Сибирские огни, 1928, № 1

говорить с вами обо всем с полной откровенностью, ничего не утаивая н не замалчивая... как с братом, как с человеком, в сердце которого жи- вет та же, что и во мне, любовь к родшне и ненависть к банде, поправшей все святое для русского человека!.. — Ферапонт Иванович! я сам буду просить вас о полном доверии и от- кровенности. Даю вам слово офицера, что все, что вы сочтете нужным хра- нить в тайне, навсегда останется между нами... Я слушаю... Впрочем, еще один вопрос: вы давно расстались с полковником Карцевым? — С самого Екатеринбурга. Это был как-раз прощальный снимок пе- ред эвакуацией. А вам известно что-нибудь? — Нет, к сожалению. Знаю только, что в последнее время он был при- командирован к штабу II армии. — Да, знаете ли, если бы я не потерял с ним связи, то, пожалуй, давно бы потушил свой диогенов фонарь,—в раздумьи сказал Ферапонт Иванович.— Однако,—добавил он, глядя на офицера,—я верю, что бог не слишком поздно послал мне встречу с вами. Может быть, все еще поправимо... — Ферапонт Иванович!—не вытерпел Яхонтов,—вы меня мучаете! Капустину нравилось разжигать любопытство офицера. — Итак, хорошо,—сказал он,—говорить прямо, открыто, никого не щадя? Офицер кивнул головой. — Хорошо... начну с нашего столкновения в кафе: вы совершенно пра- вильно истолковали мою улыбку, она относилась именно к сидевшим в кафе офицерам, впрочем, не только к ним. Сеть моих ассоциаций раскинулась в тот момент очень далеко. Они захватили многое, очень многое, не пощадив даже одноэтажного особняка на берегу Иртыша...—взглянув на офицера, Ка- пустин убедился, что тот его понял.—И вот, все эти мысли и вызвали мою улыбку. Но, вы должны чувствовать, Георгий Александрович, что улыбка эта не могла быть адэкватной моим переживаниям. Нет, Георгий Александрович! заплакать мне в тот момент хотелось, голову спрятать, знаете, как страус, чтобы не видеть, не слышать ничего!.. Что я в этот момент думал... Думал я о том позоре, о той грязи, в которой потонуло наше белое дело—дело спа- сения родины, начатое так мужественно и прекрасно! Думал я о ворах, карье- ристах, трусах, о полчищах предателей, а главное—о страшном и, может быть, смертельном шоке... Вам не знакомо, я думаю, это слово, по крайней мере тот смысл, который мы вкладываем в него. Шок—это, говоря просто, нервный удар, внезапное потрясение нервной системы, иногда приостанавли- вающее все ее высшие функции, иногда кончающееся смертью, как доказано это в опытах с лабораторными животными. Может быть шок чисто психо- генного происхождения. И вот, думая о судьбах нашей родины, пытаясь найти об'яснение тому дикому факту, что большевики царствуют на Руси уже тре- тий год, вопреки воле всего народа, я нахожу только одно слово—шок! Со- борная психика народа (мне противно сказать «коллективная») сначала от чудовищной бойни народов, потом от бойни братоубийственной потерпела страшнейшее потрясение. Затормозились надолго все высшие сознательные функции целого народа. И, распластанный в состоянии шока, народ русский, подобно лабораторному животному, покорно подставляет свое тело под нож кремлевского экспериментатора!.. А Сибирь?!. Посмотрите, что совершается кругом: повальное бегство, «подводная» война, «смазывание пяток», дезер- тирство психическое и физическое! Инстинкт самосохранения—вот един- ственное, что пощадил шок!.. И вы знаете, что в этом бегстве слились все— армия и тыл. Нет большой разницы между военным и штатским... Все!..— Капустин вскочил и зашагал по комнате.