Сибирские огни, 1928, № 1

зательно полюбит. Он славный и ты славная. А с ребятами лучше не знайся— фулюганы они... Вот тут Колька... Людмила почувствовала, что в голосе Маруськи сквозит острая, замет- ная печаль. —... Нас вот с ним вместях со станции приволокли. Он меня давно знает. И-их! И побывал-то,—мне жизнь свою рассказывал... баловались даже в ваго- нах пустых, а теперь укоряет—пронституция, говорит, ты, больше никто. Маруська, глухо разбросав кашель, перевернулась на другой бок: — А так-то он молодой, антиресный. Любила я его здорово... Да. Вглядываясь в синие четырехугольники окон, Людмила неожиданно спро- сила: — Маруся, а лет вам сколько? —• Лет мне? Вот по ряшке много- дают, а на самом деле шишнаддать! Сизая тишина. И опять придавленный шопот. — Девчонки у нас все шалые. Воспитательницы хорошие. Вот Марья Панкратьевна танцевать нас учит, ривиранцы перед мужчинами делать. Ты умеешь? Она скоро по-настоящему нас учить будет, в роде школы танцеваль- ной... Нежный рассвет ласково бьется в небе. На воскресенье день выплеснулся теплый. Утром девчата долго прочищали зубы мелким углем. Во вшивые куцые косички старательно вплетали полинявшие ленточки. Умывались тщательно и прихорашивались по очереди у маленького обломка зеркала. 'Дежурная воспитательница быстро записывала и отпускала в город. Вечером после ужина все собрались в зал. Девчата, раскрасневшиеся!, радостно смеялись, щурили, как заведующая, глаза. Ребята расселись по всем углам и под всеобщий горячий хохот пускали похабные словечки. Сотрясая стены, гудело пианино, расплескивая дикие звуки вальса. Мария Панкратьевна подбирала по краям серую до лоска замызганную юбку, кружилась посреди зала и выплевывала мокрые картавые слова: — Вот, конечно, так, дети. Слушайте. Отставляете ногу вправо, потом ее чуть заметно сгибаете, и сразу—реверанс! Неуклюже передвигая толстые ноги, девчата кружились по вышаркан- ному полу. | !в 1 I ; • !' Багровая Маруська ловко выгибалась в старых туфлях Марии Панкратьев- ны. Проносясь мимо пианино, оскалив зубы, она вскрикивала через плечо, громадному косматому Мишке, выстукивающему вальс: — Миша! На сопках Манчюри!.. Людмила сидела в стороне, плотно сжав губы. И Колька, вглядываясь в ее лицо, понимал, что- эта не такая, как все. И это его радовало, радовало больше всего. Когда грохочущий лязг пианино охватил зал сладостным трепетом, когда девчата, откидывая по-лошадиному назад головы, закружились, ребята выста- вили грязные изодранные пимы. Девчата спотыкались, ругаясь так же тонко и быстро, как Мария Панкратьевна. Во время свалки ребята хватали девичьи груди, били звонко, размаши- сто по широким задам. Колька все время следил за Людмилой. Он заметил, как она закусил;* губы, и бледные щеки передернулись багровым стыдом. Брезгливо вздрогнув, Людмила пошла. Кто-то из ребят ударил Гриневич по спине. Остановилась, взметнула косы: