Сибирские огни, 1928, № 1

Воздух наливался синим сумраком. В прохладной густоте было приятно будоражить размягченные жарой тела. Заняв дорогу около своего дома, ребята и девчата играли в лапту. Виз- гом и азартными криками сопровождали черный резиновый комок. Колька сидел на крыльце, запрятав нога в пальто. Бесцельно блуждал глазами. Абдрахман, рявкая по-медвежьи, неловко увертывался от мяча и, ковер- кая слова, расплескивал свою татарскую радость. Из-за угла полугнилого бревенчатого дома тихим, усталым шагом вы- нырнула девочка в белом платье. Постояла с минуту, пошла к крыльцу. — Я извиняюсь... скажите, пожалуйста, здесь приют? Колька тряхнул головой, и, рассыпав лишние мысли, оглядел ее при- щуренными глазами. Не торопясь, сырым голосом заговорил: — Перво-на-перво это не приют, а ка-му-на! Понимаешь, каммуна! Приюты это раньше, при Николке, были, а теперь—шабаш!—Вытянув на ступеньках крыльца грязные, волосатые ноги, он еще раз внимательно осмот- рел ее, как прасолы осматривают лошадей. Не зная чему, улыбнулся. Потом неожиданно: — А тебе зачем? Девочка смутилась, покраснела: — Да ют тут из губоно... Записка. — Из губоно, говоришь... так... к нам, значит? Ну, у нас, брат, хана— с косами ходить нельзя, живо обкарнают. Потом переменил тон. Процедил быстро, деревянно: — Ну-к, покажь бумажку-то. Девочка засуетилась и, волнуясь, начала развертывать узелок. Выта- щила ровно сложенный клок бумага. — Вот, возьмите. Колька деловито развернул бумажку. Написано было неразборчивым, мелким почерком, и он ничего не понял. — С этой штуковиной иди к заведующей. Вот здеся через колидор. — Спасибо. Извиняюсь, что вас потревожила. И мягким кошачьим шагом запружинила по ступеням. На другой день в списке размашистым почерком значилось: — № 53. Людмила Гриневич. 15 лет. Топчан и одеяло Людмиле дали через три дня, А до этого времени она спала с Маруськой. По ночам, приглушенно хихикая, Маруська хвастливо шептала: — Ты знаешь, я с завхозом Тимофеем Иннокентьевичем в дружбе. Он меня любит. Погладит, погладит по спине и назовет—пухляшка ми-и-и-лая.... Он может все. Он не простой. Он конфетами! меня кормит. Людмила брезгливо прикасалась лицом к грязной подушке и слушала не внимательно. Она еще никак не могла осознать, осознать так, как это нужно, всю обстановку. Ее оглушил и наполнил большой брезгливостью этот детдом-коммуна. Уединиться и мечтать красиво, как мечтают взрослые де- вушки, здесь негде. Грязные, ободранные девочки потеряли еще раньше, за стенами детдома, свое детство и нужный стыд. Они так же, как и ребята, ру- гаются, а это очень неприятно и мерзко. — Ты вот что, хочешь—я тебя с Тимофеем Иннокентьевичем позна- комлю?—на момент Маруська смолкла. Перебирая в темноте сухие и легкие, как шелк, волосы Людмилы, точно о чем-то сожалея, сказала:—Он тебя обя-