Сибирские огни, 1927, № 5

легчает человек, что хоть лети, так впору. Тут гражданин сказал ему, чтоб проходил и не держал народ. Послушал Павел гражданина, а бабы не видать уж, и очередь дохо­ дит до него. Зашел Павел—сперва темно было. Закоулки, да ступеньки, да стены без ничего. И все книзу, книзу, как в погреб. Ноги чего-то заслабли. И серд­ це из нутра куда-то просится; вот-вот, гляди, ускочит. «Совсем, вить, сказы­ вают, как живой»— пришло Павлу на ум. Подумал Павел так, а тут ударил свет в глаза и в них заполыхало: то черным, то красным, то черным, то красным. Разжмурился, а посередке... Ленин!., самый он... Перестало слыхать, как ступает народ, а Ленин... спит... живой, вот проснется... только шумни... — Святые, может, эдакие-же... длиньше бы бородка... ...Домичек над Лениным из бенского стекла и ьидать сквозь него—буд­ то и стекла нету. ...Пиджачок зеленоватый, руки на грудь сложены, лицо срозова—не похоже, что мертвый... Сперва сбоку было видать, а потом в лицо прямо. ...Усы с бородкой—срыжа гак в роде. Похоже, как из Томска приезжал на выборы один... Потом опять видать стало сбоку, а Павел уткнулся в перильца и видит: выходят уж все и надо выходить. И забыл совсем вспомнить Павел, пока глядел, про то, что Ленин не угодник какой, которых с опилками, да с чулками делают, а главный рабочим был вождь и приказ дал с декретом, чтоб землю—крестьянам. Вышел на улку—народ, видит, ходит, цветки у стены растут и шумят сороконоги, и не соберется никак с умом: неуж все? А парнишка-провожатик уж тут как тут—идти торопит Прошел Павел шагов сколько; в полутемках будто по лесу; что слов- но-б затерял; и вдруг будто зарок какой припомнил... Остановил парнишку: — Слыш-ка, постой, говорит, как тебя... В момент я.. Айда-ка...— вынул в тряпке гомонок—тряпку порасправил, а гомонок запазуху. Дошел сызновь до Ленина и взял, крылечка возле, себе на счастье горстку земли... и цветочек тоже взял, что попал в горсть с землей. Угадал Павел домой в воскресный день—как есть весь народ дома. Во двор зайти не дали—сгурбились, обступили мужики экскурсанта. — Самогону, ребяты! — Качай его, едрена-зелена! — Пусти, лешаки, Палагею-то... Сбили совсем мужика; сермяжка скрипит только, жалобится—туда рвут, сюда, пилу, что подарил Сырков, из рук тянут. Ходу никуда не дают. Афонька откуда-ни-возьмись: — Тятя,— кричит,—тятя! Дай пилу снесу... Зубы пилы на палец пробует. — Эх, какая!.. — Павло, Павло!.. Пусти, ироды сблажалые,— надсажается Палагея, ку­ лаками сама по спинам мужиков обихаживает, от Павла отдирает. Отбила Павла, в избу волокет. — Наготово спятили... В избу зайтить не дадут. Мужики сзади скопом: