Сибирские огни, 1927, № 5

А Шукшин тянется возле заплота, сам нет-нет да обопрется об него рукой. Сгурбились экскурсанты возле Павла— вином несет от него шибко. — Где назюзюкался-то, говорят, ты, а? Какой ты экскурсант будешь теперь? Сырков всерьез будто (а сам для позабавки) говорит: — А как же ты перед Калининым теперь предстанешь, а? В пьяном-то виде? Ведь ты, можно сказать, Сибирь всю опозорил! И нам-то стыд... Теперь и про Калинина забудь, пока не протрезвеешь. Тебя и в Кремль не пустят... Хоть пьян-пьян Шукшин был, а тут протрезвел будто вдруг. Уставился глазами на Сыркова, взробел. — Неуж... тово ты... а?.. Стоял, стоял без слова и бух Сыркову в ноги. Кинулись на Павла экскурсанты. —; Брось, говорят, чудить. Нехорошо'—и за руки, как пень-корягу, на-попа поставили. t — Нарошно, ведь, Сырков... Шуткой...—говорят. От сердца тут поотлегло у Павла. Глядит на них, а сам и верит будто, и будто нет. — Братцы!—говорит,— да вить ни в жисть бы... Сказал, как это, то­ варищ, вот, Сырков-то... Нащет Кремля, за разрешеньем, говорит, пойду. Не расходись, мол. Тут змей ровно под сердце мне... Сосет да жмет, сосет да жалит. Помутилось у меня все... А вдруг да, думаю, язык отнимется, как са­ мого его увижу. Мол, выпить ежли бы... для смелости... Поленом ровно вы меня... Уважьте, граждане... Теперь и хмель весь вышибло... И верно, хмель должно прошел у Павла: в ногах, видать, покреп, слова говорит правильные; в лице только что красный, да винным духом несет ма­ лость. — Затменье в роде на меня нашло. Вдруг, думаю, как строгость на меня Михайло-то Иваныч пустит... А может недосуг ему... Глядят все экскурсанты на Сыркова (кто смеется, а кто нет): мол, уж сказать бы Павлу правду. Неловко в роде как-то так-то, мол. Тогда Сырков набрал в грудь духу и говорит: — Товарищ Шукшин... шутил я... Не пустят в Кремль нас... Ремонт там... Крякнул со стоном, обалдел будто сперва вагон, когда паровиком его нежданно двинуло. Поскрипел надсадно, поскрипел, и примолк, в тупик упер­ шись. Темно стало в вагоне, как в бане черной. — Ишь ведь куда запятили!—сказал вагонный проводник. В оконко поглядел. — Двор, говорит Павлу, кажись товарный. А Павлу —товарный ли, какой ли— все одно теперь. Сосет ему сердце тоска. Москва—не в Москву,—пшик один из Москвы получился. И город пе­ рестал ходить глядеть. Сидит один день-деньской в вагоне, про Калинина без радости думает. Поглядел в оконко (в другое)— мало утехи. И двора не видать там то­ варного. Загородила собой все стена каменная. Бочек только пустых, да ящи­ ков старых гора навалена. Тяжче от стены тоска на Шушкина навалилась. Сгорбился того больше Павел. Руки меж коленок ниже свесились; кандалы будто пудовые их книзу тянут.