Сибирские огни, 1927, № 5
Приладилися экскурсанты на приступках на крыльце, как выходить с вокзала в город, глядят, как удивительно кишит Москва, забыли друг про дружку. Но двинуло* тут Шукшина в затылок сундуком, тогда он обернулся и увидел, как несет мужик сундук в железнодорожное заведение. А сам опять стал разглядывать, какая удивительная Москва и как склещились две само таски и в них звенит. Но мужик был носильщик и грубый. Едва с ног не сбил человека и еще облаял. Высунул рыло из-за сундука: — Постой, говорит, тут еще, мать твою на базаре видел, авось кто другой прибавит... Видит Сырков такое дело— ясно: уйти с прохода надо. Но Шукшин к самотаскам интерес имеет, не слышит, как материт его носильщик. А самотаски перед ним, как в сказке сказано про «встань передо мной, словно лист перед травой»— завернули этак крутой дугой с фасоном и. к самому что ни на есть крыльцу: стоп машина! А Шукшин стоит на этом самом крыльце и может до диковинной машины шагнуть в три шага. Но Шукшину три шага не при чем, когда и шагу с крыльца сделать боязно. Так бы может и стоял тут, пока сил хватило бы. Только Сырков, как старший , сделал приказанье, чтобы уйти всем экскурсантам с прохода. И они, как побойчее Шукшина, решили меж собой испытать московскую землю. Сперва шибко зыркали во все концы-стороны, как все было диковинно, и чтоб сороконога невзначай какая не наехала, но тут товарищи стали сер чать друг на дружку, что глядит на них московский народ, будто они африкан ские звери какие по сторонам зыркают, и стали итти сторонкой в ряд по два и глядеть вперед. И, значит, шли. Кругом дома, вывесками сплошь поразукрашены, а в окнах чего только не понаставлено! Народу— что тараканья. Шмыгают, то ропятся куда-то. Машины разные шныряют, шумят, стрекочут, звенят, что ни минута—посуду будто бьют. Пообгляделся Шукшин малость, сам думает: «А почему же зовется бе локаменной Москва, когда дома все желтые, да красные?» Глядит—насупро тив два красных, рядом желтый. Взад отглянул—красно, серо, один едва при метно белеет.—-«Может в сверженье позакрасили?»—подумал. Спросить было Сыркова хотел про это, да посовестился. Спросил где царь с царицей жили, хоромы, мол, где ихние. Сырков ответил, дескать в Питере, а про хо ромы: — И здесь, говорит, можно поглядеть. Вот разрешенье в Кремль взять надо. При случае там и Калинина увидеть можно. Правительство теперь там наше... Вспомнил Павел про Калинина; стал для него слова придумывать, по уважительнее чтобы было. «Дозвольте, мол, товарищ, Всероссийский Старо ста, поклон вам от чалдонов доложить... как из Сибири мы приехавши»... Про трактор промелькнуло в голове и про налог, что за посев, побитый градом, взяли. Не сбавку бы теперь уж Павлу, а весь, коли на то пошло, уж за одним бы сняли—бумагу бы ему про то такую Калинин дал с приказом. — А в Кремль-от когда?—спросил Сыркова. — Погоди маленько, и в Кремль поспеем—сказал Сырков.—Узнаем завтра. Хотел Павел еще поговорить, но рядом зашумели. Оглянулись все, а на углу, продавши спичек, баба пушит ими в морду человеку. А человек был выпивши, и рассерчавши стал вытаскивать вдруг проволоки изо рта, как бы от старого партаманета, и на них приделаны зубы. Баба была модная, но отчаянная и ругалась зловредно. И экскурсанты надсадили себе животы
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2