Сибирские огни, 1927, № 5

народ чтоб по вагонам разошелся. Видит, как верх не его берет. Смеяться, мол, будут. Рассвело уже совсем, пока остановка была, и лист разглядеть на кустах по обочинам стало можно. Экскурсанты поднялись в вагоне. С рукотерами да с мылом очередь к рукомойке ждут. Про приключенье Павла стали спра­ шивать. Сырков, что ночевать к себе Шукшина в Томске зазывал, слово свое вставил: — Ладно, говорит, еще так обошлось, а то и вагон мог с рельсов сойти. Бывает, людей погибнет сколько. А Шукшин на это вопрос ему поставил: — А дозволь у тебя спросить... К примеру, штраф... Скотину мою ежли зарезало машиной. Есть закон такой штоб платить, али нету? Ежли меня скотины порешили, пахать мне не на ком теперь. Кто тут в ответе? Резал кто, али, скажем, крестьянин? Сырков сделал улыбку и говорит: — Скотина твоя?—Твоя.—Ты глядеть за ней должен?— Ты.—Стало быть, обязанность твоя за поскотину ее не пускать. А машинист не может в любой момент поезд остановить. Вот для того и штраф, чтобы лучше до­ глядывали... — Штоб доглядывали... Штраф, говоришь... Зря ты, говорит тут ему Павел, крестьянство забижаешь. Али корысть кому, ежли скотину в куски порвет? Корысти-то, вить, нету.—Зарез один, гольное несчастье. Без причины тут штраф, я располагаю. Помогчи бы тут сердяге. Способие бы, али спенсию бы... А скотина известно—скотина. Поскотина-то не жалезная... Заходит тут кондуктор, что у скотины спорил, и договорить не дал. — Гужеед ты, говорит, гужеед томский. Претит вам закон-от. Анархию бы вам предоставить, сибирскую автономию... От сердца чистого скажу: сиволапые вы еще, граждане, челдоны, чурбаки-с неотесанные. Учить вас надо... А штраф— азбука для вас первый сорт! Очень полезно, гражданин гужеед. Говорит так кондуктор, сам по плечу Павла похлопал. А есть такое право незнакомого человека хлопать или нет—не слыхать было Павлу такого. И насчет чурбака тоже как будто не помнится. И хотел было Шукшин сказать ему про это, да вспомнил невзначай про деньги: что гомонка с вечера ни разу не проведал. Залез живой рукой в па­ зуху, блоха будто вконец пронимает, про обиду забыл, кондуктора не слушает. А гомонок в своем порядке. Обнял ладонью бугорок мягонький на ру­ бахе— от радости аж жарко стало... Не хуже, как с Афонькой было раз. Спал с ним (как родившись был) без бабы Павел—сон нехороший увидал. Будто корова детенка-то утянула и жует и жует... Аж пот прошиб Павла. Про­ снулся, рукой: шар, шар, а парненочек-то... тут. Выбился из свивальника и кряхтит себе без вреда... Ах, ты, море ясное!.. Сердце в момент ровно в кулак кто у Павла зажал. А тут бы и выпустил... Вот и про гомонок: зажал ровно кто, а потом бы и выпустил... Известно—деньги. Пять дён ехала машина, а паровик все пыхтел да тянул, ровно жеребец наскокинский, без передыху. Седни тебе: Пермь-город— «Пермяки солены уши», завтра тебе: «Вячкой народ хвачкой—семеро одного не боячча». Лу­ кошки тебе, лутошки и всякого тебе дерьма ребятишкам на побрякушки, и за все деньгу подай. Занятно Павлу по досужему делу города разные разглядывать, где какая ярица, либо пшеница взошла, каково овес себя высказывает. Словом, с земле­