Сибирские огни, 1927, № 5

Напророчила бабушка Увариха: неделя, две прошло, месяц.— нет никого: пропали, сгинули... Стала успокаиваться Настасья Егоровна, а все-таки няньку взяла на всякий случай—горбунью, лет пятнадцати: горбунья-то лучше, хоть с пар­ нями не загуляется, не прокараулит... Еще неделя-другая прошла и совсем уже перестала бояться Настасья Егоровна, что отымут Аичку у нее. А все-таки не хорошо как-то на сердце: и радость, что здесь она, и горько смотреть на нее. Иной раз заворочается, завздыхает ночью Настасья Егоровна,—спросит Жан: чего ты? — Да все матерешку-то Аичкину жалко. Как вспомню: захватилась ру- ченками, а слезы-то так и прыскают сквозь пальцы... Чахотка, должно быть, у ней... — А ну, заскулила! Жалко, так отдай! — Ох, сказать легко!.. Господи, и за что ты свел нас? Уж лучше бы не знать!.. Утром однажды Жан уже на службу ушел, девочку гулять с няней от­ правили, сидела Настасья Егоровна одна в комнате, барахлишко какое-то в сундуках перерывала, вдруг слышит—стучат в дверь кухонную, потом сразу человек входит—милиционер!.. Настасья Егоровна сундук-то захлопнула и стоит на месте. Он—в комнату: — Вы—гражданка Солодкова, Настасья Егоровна? — Я... Распишитесь!—и повестку ейв руки сует. Оторопела Настасья Егоровна: — Да может быть мужу это, а не мне? — Нет, вам—лично. — Господи... Да что это такое?! Мужа-то дома нет, а сама-то я негра­ мотная. Велел милиционер крестик поставить, отметил в книжке что-то. Дает бумажку. — Да скажите вы хоть, чего оно тут... — Это явиться вам надо 8 августа в 10 часов к народному судье 3-го участка, на Троцкую... Отдал бумажку, повернулся и дверью хлопнул. Стоит посреди комнаты Настасья Егоровна, повестку в руке зажала... Ну что теперь?!.. Куда?!.. Кто защита?!.. Протянется рука—сквозь стены, сквозь крышу,—не отклонить руки этой! Повернулась, кинулась в передний угол—грохнулась под образа. ...Знал бы, слышал бы судья народный, как молится о нем Настасья Его­ ровна: — Господи! Дай ты ему разумение царя Соломона, рассудившего мате­ рей израильских!..