Сибирские огни, 1927, № 5

III. Пожила девочка у Солодковых денька два, приобвыкла немного, да и крестить понесли. Туда с Искрой, а обратно с Агнией. Отец Михаил пошутил: «Искрой, говорит, прозывалась, вот мы искру-то водицей и затушили». Гостей на крестины решили не звать, чтобы не донес кто. А вышло хуже, соседей озлобили. Нагребает один раз Настасья Его­ ровна в чуланчике муку в сельницу и слышит через окошечко, как на дворе сапожничиха Ульяна с кем-то тараторит: — Ой, да,—говорит,— кто же им поверит:—не крещеная! Станут они не крещеную держать, как же!.. В доме-то—иконостас целый!.. — Да уж чего там! А имя-то откуда взялось— Агния? В интернатах-то, знаем, теперь,—девочка, дак— Нинеляда, Октябрина... Слушала Настасья Егоровна в чуланчике и злилась: от кумушек за последнее время просто житья не стало,— уж обязательно которая-нибудь остановит при встрече и, кстати-не кстати,— разговор на девочку сведет: — Да что это, Настасья Егоровна, тебя и не увидишь нигде?!-. Все, видно, дочку свою богоданную обохаживаешь?.. Настасья Егоровна поджимала губы и смотрела в сторону: — А, как же: матерью назвалась!., только Аичка у меня, слава богу, чистенькая, обихоженная... — Да уж, как же, как же! Уж мы, моя милая, и то дивуемся: ведь, паршивую-то какую взяла,— взглянуть было страшно, а теперь?!.. Ну, чисто кукленок!., откуда и локончики завились. Дивуемся, вот право!.. Настасья Егоровна старалась убраться скорее: — Ну, побегу: наверно, доченька моя проснулась... Донимали ее и похуже. Возьмет иная соседка сердобольная на колени девочку, гладит ее, волосики перебирает и распричитается: — Ох, ты, сиротиночка моя!.. Где-то родная твоя мамочка! гуляет... и не думает о тебе... Бедная ты наша!.. И до того доводили Настасью Егоровну причеты эти, что она уже не раз просила Жана поспрашивать где-нибудь другую квартиру—подальше... Жан только посмеивался. Он хотя и любил Аичку не меньше, может быть, но будто-бы ревновал немного Настасью Егоровну. Потому и под­ трунивал. Один раз смотрел он, смотрел, как она возле прилепушка своего вьется, да и вымолвилг — Ой, боюсь я, Настасья, как бы у тебя, не рожавши-то, молоко >не пошло!.. Настасья Егоровна рассмеялась только: — А ты знаешь, Жанушка, что про меня во дворе-то сплели?.. — Нет!.. — А, вот,— говорят, что будто, Аичка-то похожа больно на меня, так, дескать,—от любовника прижитая... а в интернат, дескать, для отводу глаз поместила... Жан даже из-за стола вскочил... А Настасья Егоровна улыбается: — Да сиди ты, сиди! Вскипятился!.. Да я, ведь, радуюсь только: позор-то не прильнет ко мне,—старая я,— добрый-то человек не поверит... А хоть бы и поверили, так, может, перестанут в глаза-то тыкать, что не родная!.. — Ну, как хочешь, дело твое,— позор твой!.. — Да, ладно уж...