Сибирские огни, 1927, № 5

репеть надо, а она не может: взяла кошечку на колени, сидит—убивается над ней, причитает: — Мурочка, ты, моя Мурочка!.. Что ты наделала?! А та словно чувствует: мурр!.. мурр!.. Вот пришел Жан. Ну уж он ее! Уж он ее! а потом вместе с ней в сенки выскочил... пробыл там долго, а когда вернулся, так Настасья Егоровна только руками всплеснула: — Жанушка?!.. А он стоит—взлохмаченный весь, глаза просто дикие какие-то, ноздри раздулись, а на носу большушая царапина и оттуда кровь капает. — Что это ты?!.. — Повесил стерву!—и ремень под кровать швырнул. Настасья Егоровна так до самой ночи к нему и не подступалась. Только уж, когда спать стали ложиться, насмелилась: — Жанушка, зачем же ты Мурку-то тиранил?.. — А, в другой раз не повадно!.. Сквозь слезы рассмеялась Настасья Егоровна: — Да, ведь, ты, Жанушка, повесил ее,— как же ей—>в другой-то раз?.. Разобиделся Жак; за насмешку что-ли посчитал,— раскричался: — А ну, тебя к чорту! Кошатник разводишь!.. Тут не только... а с ума сойдешь!.. Чтобы духу больше не было! Слышишь!.. Мужнина воля свята: тихо у Настасьи Егоровны,— не взмяукнет никто, никто молочка не попросит, язычком шершавым не полакает,—тоскливо!.. И вот, начал, знать, замечать Жан, неладное что-то с супругой: то жаркое—как подошва, то щи пересолит,—хоть ложку клади!—никогда этого не было... цветы по три раза в день поливает... и все молчит, ecej молчит... Рад бы уж он и запрет свой насчет кошек снять, да неудобно: гор­ дость мужская не позволяет... Наконец, догадался. Обыкновенно он со службы поздненько возвращался: в пивную забежит с приятелями или еще в какие места,— а тут является часов в пять. Ввали­ вается я комнату в шубе, лицо горит. Настасья Егоровна навстречу: — Ну, опять назюзился где-то! А он и внимания никакого; встал посередь комнаты, руки растопырил: — Ну-ка, Настасья, обыщи меня в правом кармане! Сунула Настасья Егоровна руку в карман и отскочила. Жан хохочет. Полез в карман сам и вытащил оттуда малюсенькую собаченку: беленька, лопоухенькая, с подпалинами; и сама, ну, просто—с ладонь! А уж видать, что не щенок. Поставил собаченку на пол. — Вот тебе, Настасья, подарок!.. Слезы закапали у Настасьи Егоровны, но не смеет мужа поцеловать,— гладит по рукаву: — Жанушка!.. А тот подарок расхваливает: — Ты не думай: эта уж фикусы не испортит, нет,—из воспитанного дома—от бывшего губернатора! К ней насчет этого по-французски обраща­ лись,—присел Жан возле ящика с песочком, пощелкал пальцами: — Альма, вене писи!.. И вот— мигом собаченка в ящик, посидела там, а потом—тяв!—кон­ чено, дескать. Возликовал Жан: — Ну, Стюня, есть у тебя питомка,—утешайся!..