Сибирские огни, 1927, № 5

Аргамай. В. Трудовой. Давно это было. Сидит Аргамай в юрте, сосет из трубки белое молоко—дым. Пьет Аргамай арака и по-совиному щелкает языком. Радуется, что у него табуны лошадей, стада баранов, но этого ему малэ. Аргамаю надо такое богатство, которое нельзя было бы пересчитать. Аргамаю надо столько рублей, сколько у лошадей волосинок. Несется песня по берегам Теленьги. Берега Теленьги—серый, дикий камень. Вода в Теленьге—лохматая белая грива. Рычит вода в Теленьге. Боль­ шими бурными ушами спустились сосны над Теленьгой и слушают ее рык. А пойдет бурелом, оборвет соснам уши, и они, как длинные корявые языки, бол­ таются в синей пасти неба. Сияло небо, оскалилось золотыми зубами солнце—впилось в землю, жует траву и листья осины жует, как молодая овца. Трава пожелтела, смя­ лась, деревья серым решетом повисли над землей. Скука. Осень. Твердела земля, а умирать не хотела. Умирал и старый Мамбаш, отец Аргамая. Его тело очищала жизнь, глаза из’ела моль-старость. Крепкие жилы вы­ пила кровь, они болтались, как струны, и играли последнюю песню жизни. Аргамай сидел на крючковатых ногах перед постелью умирающего отца. Отец говорил: —В седьмом колене наш род потерял свободу и покорился русским. Но один человек из нашего рода Туянчи, имевший волосы цвета осинового листа осенью, не захотел пойти в рабство к русским. Не захотел расставаться с соболями, которых у него много, как звезд на небе. Туянчи ушел далеко-да­ леко и сделался разбойником. Кинжал у Туянчи на десятиверстном ремне был привязан. Много побил он людей, много золота взял у людей и, умирая, сказал: «Золото, награбленное мною, получит тот, кто перехитрит русского человека». На том месте, где Туянчи положил золото, выросла высокая гора, у подножия ее, как большое ухо, торчит пещера... Это ухо слушает, кто из алтайцев обманет русского. Над пещерой есть высокая скала, на эту скалу в полночь выходит золотой конь, ударяет копытом и от удара копыта трясется гора...