Сибирские огни, 1927, № 5

Можно ли исказить смысл большого общественного явления, каким предстает перед нами творчество этого поэта, до большей неузнаваемости? Большой художник— это прежде всего большая общественная совесть. I У Есенина она была. Благодаря ей, и только благодаря ей, поэзия Есенина не I может быть нами забыта. Большая совесть художника властно повелевала ему сказать все и до конца. Характером своего дарования и классового поло­ жения Есенин был призван выразить боли и трудности переходного периода, переживаемые известной и неотъемлемой частью социального организма на­ шей страны. Он сделал это в образах трагической глубины и силы, тем самым ' вписав одну из необходимейших страниц в историю нашего внутреннего раз- I вития. В этой области он сказал все, что ему надлежало сказать, честно вы- I полнив свой долг большого художника перед эпохой. Но, быть может, он не договорил до конца? Может быть, между ним и эпохой осталась двусмысленная недомолвка, подающая повод неустойчивым к неким соблазнительным недоумениям? Сознавая всю странность этого вопроса по отношению к большому ху­ дожнику, творчество которого не может мириться с недоговоренностью, мы все-же этот вопрос ставим, потому что именно вокруг него вертятся все раз­ говоры о пресловутой есенинщине. Творчество Есенина, безусловно, чуждо недомолвок. На все вопросы, поставленные ему эпохой, Есенин дал исчерпы­ вающий ответ. Продолжительное время борясь с эпохой образами мужиков- ствующего имажинизма и образами кабацкой Москвы, поэт выявил противо­ борствующие эпохе тенденции, существующие в нашей крестьянской стране, как нечто реальное, а потому не подлежащее замалчиванию. Он выразил эти тенденции, органически их пережив, трагически переболев ими. Именно- по­ тому, что, выражая их, он внутренно их предельно переживал, ему удалось раскрыть их в больших образах искусства. Но большой образ искусства ни­ когда не бывает простым отображением явления. Он всегда включает в себя |суд над ним. В этой ! последнем суде над явлением и заключается ответ худож­ ника на требования эпохи. Есенин дал его: в его поэзии мужиковство не толь­ ко выражено, но и осуждено, Москва кабацкая—не только воспета, но и су­ дима и осуждена высшим судом—совестью художника. А такой суд— по­ серьезней публицистических обличений, практикуемых беллетристикой, «иде- ологически-выдержанной», но творчески-бессильной, толкующей о явлении со стороны. Такой суд, органически вытекающий из самого явления, воспринятого художником изнутри, и измеренного масштабами эпохи, вносит в понимание эпохи тот необходимый свет, который бессильны внести добродетельные и мертвые порождения колитически-благонамеренной, но художественно-туск- лой мысли. У Есенина есть такая картина: поэт с разорванным сердцем, с сознанием своей неустранимой связанности вчерашним днем, смотрит, как «с горы идет крестьянский комсомол. И под гармонику, наяривая рьяно, поют агитки Бед­ ного Демьяна, веселым криком оглашая дол». За эту картину, облитую «новым светом другого поколения у хижин», за эту маленькую, но полную глубокого, выстраданного содержания картину мы с великой охотой отдадим горы «идеологически-выдержанной» литерату- к ры, ибо эти есенинские строки открывают в нас громадные источники любви к эпохе и интимного, внутреннего знания ее, а «идеологически-выдержанные» |,творения только набивают нам оскомину. И выходит на поверку, что большой поэт Есенин, во-первых, не может уместиться в искусственно-созданный термин «есенинщина», т. к. он не был идеологом явлений, к которым обычно прикрепляется эта кличка, не им они