Сибирские огни, 1927, № 5

последних рассказов и 2-ой части «Хождения по мукам», является громадным шагом вперед, сделанным нашей литературой к осуществлению большого ре­ алистического искусства. Сложный путь, пройденный Пильняком от его «Голого года» и ранних рассказов через «Машины и Волки», «Заволочье» к «Корням японского солн­ ца» и «Китайской повести»,— путь извилистый, полный срывов и несвободный от явных ошибок, признанных самим художником, в то же время ярок и зна­ чителен. При всем нашем несогласии с отдельными звеньями этого пути, мы все же должны констатировать, что расстояние, отделявшее писателя от эпо­ хи в момент написания «Голого года», значительно сократилось в «Машинах и Волках» и произведениях последнего времени. Кроме того, необходимо отметить, что самая сложность и извилистость этого пути в значительной мере определяется сознанием ответственности пи­ сателя перед своим материалом. Только через претворение своего собственного классового материала может придти художник к обобщению, художественно-ценному. Самоосвобо­ ждение художника от связи с материалом ради сокращения пути к обобще­ нию неминуемо отразится скудностью последнего, понижением его творче­ ского значения. Ибо в нашу строительную эпоху одинаково фальшиво звучит и произведение, тянущее назад, и то, которое пытается звать к будущему, произнося лишь пустые, но громкие фразы. О том, что заказ эпохи улавливается художниками, от которых мы го- ) товы были ожидать гораздо большего консерватизма, показывает пример Ан­ дрея Белого. Эпопея, им задуманная и выполненная наполовину, замечатель­ на не только со стороны чистого мастерства, нашедшего в ней применение (а мастерство это огромно и совершенно у нас не оценено). «Московский чу­ дак» и «Москва под ударом» замечательны еще, как яркие признаки наме­ чающейся победы реализма над.романтикой и магией слов, подчинения по­ следних первому. Творчество писателя, который еще так недавно (в дни «За­ писок мечтателя») высоко держал знамя символизма, теперь заметно скло­ няется в сторону быта и анализа классовой психологии. Спору нет, кое-что в этой группе еще и в наши дни остается в стороне от основного литературного русла. Попрежнему Эренбург бродит в чаще своих космополитических пара­ доксов, ему одному представляющейся безвыходной. Много чуждого нам за­ ключено в произведениях талантливого Булгакова. Однако, уже в последнем случае мы чувствуем необходимость отдать себе отчет в том, что должно здесь быть отнесено за счет «классовой закоренелости» художника и что является естественной реакцией на политическое упрощенство, прокламируе­ мое известной частью нашей литературной общественности. Что такое упрощенство является фактором, сильно затрудняющим пра­ вильное взаимное понимание между художником и эпохой, особенно ярко об­ наруживается на примере правых попутчиков крестьянской группы. Один из замечательных художников слова нашей эпохи, вышедший как раз из этой среды, остался у нас не только недооцененным. С этим еще можно было бы мириться в уверенности, что богатство, оставленное им, будет усвое­ но впоследствии. Нет, самый облик его остался непонятным. Он стоит перед читателем в окружении искажающих кривотолков. Мы имеем в виду Есенина. Все болезненные явления в среде нашей молодежи, неизбежные в пере­ живаемую нами эпоху великой социальной ломки, идут у нас под кличкой есенинщины. Как-будто слово «Есенин» обозначает не талантливого и чут­ кого художника, а разбойника с большой дороги, поставившего себе спе­ циальной задачей развращение малых сил.