Сибирские огни, 1927, № 5

чатлением пережитого давало большею частью натуралистические, с одной стороны, и романтические, с другой, зарисовки героических лет. Романтическая поэма в прозе и фотографическая хроника,— обе вос­ производящие события гражданской войны,— были господствующими жанра­ ми. Обе были заняты—пусть недавним—но прошлым. «Железный поток»—Серафимовича явился наиболее ярким выражением первой группы, «Чапаев» и «Мятеж»—Фурманова—второй. Все, что находи­ лось за пределами этого основного течения литературы в двух его разновид­ ностях, хотя и было зачастую отмечено яркой талантливостью, пребывало, однако, разрозненным, мало проникнутым основным пафосом эпохи, пыта­ лось закрепиться в отвлеченной, самодовлеющей стилизации, пассивном вос­ певании стихийных социальных сил, иронически-блуждающем космополи­ тизме. «Голубые пески»— Вс. Иванова, «Голый год»—Пильняка и «Хулио Ху- ренито»—Эренбурга, работы «серапионовых братьев», мужицкий имажинизм Есенина и всякое иное мужиковство были и останутся яркими выражениями этих явлений. Однако, рост литературы был стремителен. Она нагоняла эпоху семи­ мильными шагами. «Цемент»—Гладкова был выражением скачка, который сделала она в сторону тем строительства, а вместе с этим в сторону большого полотна ро­ мана-эпопеи и углубленной реалистической проработки образа. В «Цементе» еще многое от романтизма. Это не реалистическое, а романтико-реалисти­ ческое произведение. Освещение его двойственно; глаза, воспаленные ночным бессонным трудом, еще напряжены неверным светом лампы, но трезвый день уже сочится в окно. Романтические тени пошатнулись. Двери литературы раскрылись перед реализмом. Литература нагнала эпоху и с этого пункта по­ шла в ногу с ней. Быт и психология строящейся действительности, углубленное проник­ новение в их живую и подробную конкретность— в этом направлении идет и до настоящего времени ее основное русло. В этой новой литературной обстановке, перед лицом определившегося курса на смычку с действительностью, взятого литературой органически, пу­ тем естественного внутреннего роста и осознания своей ответственной роли,— романтика отошла в сторону. Одновременно стали невозможными: вспугну­ тый событиями пассеизм, пестрядь областничества, интеллигентско-богемский романтизм и ирония. Для них, мыслимых и даже естественных в то время, ко­ гда основное ядро нашей литературы было занято подготовительной работой овладения корнями новой действительности, скрытыми в эпохе гражданской войны,—теперь не было почвы. Ибо не было теперь почвы для отрыва твор­ чески богатой художественной индивидуальности, корнями глубоко уходя­ щейв слово и быт и из них органически выводящей свое мастерство, от основ­ ного русла литературы. Ведь, последнее вышло теперь из детского периода романтики, фото­ графии и документа; оно ушло глубоко в почву, врослось в действительность, чтобы оросить ее корни водами слова живого. Естественно, что в этот свой стремительный поток оно захватило все, что было ценного, способного к творчеству и крепко сидящего на корню в группах, до того стоявших особняком. Процесс этого вовлечения продолжается и в настоящее время. Более того, он будет основным процессом в развитии нашей литературы на целый ряд лет. И самое главное—это будет единственный процесс, путем которого литература разрешит стоящую перед ней задачу: задачу построения полно­