Сибирские огни, 1927, № 5

Как стрелять-то научился, тогда лучше дело пошло. Каждый день, бы­ вало, как укатит с утра, так до вечера. К людям, куда— сначала ни к кому не ходил. Правда, одежи не было. Потом ничего, оболокся, стал похаживать. К Стульдинскому—старику. В шах-мах с ним все играли. Не умеет тот, этот ^нить его давай. Ну, к Строганову, к Ермолаеву, Ивану Осиповичу. Работник у меня жил тогда Докуменко Степан. Вот бы он вам много порассказать мог. Только прошлогод и помер. Я с ним часто хаживал. Бывало, пуль нальем, пойдем козовать. А какой чорт, какие козы по нашим пашням? Он же местов не понимает. Места все ржавые. Втюрится куды-нибудь, насилу его оттуда вытащишь. Мокрые все придем. На рыбалку ездили. Или там на лодке. Шибко на лодке любил кататься, Докуменку сейчас возьмем, в лодку, и—айда втроем. Как Енисей в Петровки разлился, за Енисей ездили, через острова. Смелый был очень до воды. Ени- сей-то у нас во какой в разлив бывает. Крутит, шумит, бревна там плывут— он ничего, сидит, не робеет. А то так когда сидит-сидит, да пробежится до бора да обратно. Но толь­ ко пока он один жил, он мало писал. Вот только то дело делал, что книгу одну на германский язык переводил. Я его как-то так спрашиваю, как, гово­ рю, это вы, Владимир Ильич, добровольно, или как работаете? Нет, говорит, четыреста рублей за эту книгу получу. А как перевел, тожно другую стал пе­ реводить. За тое— двести. Но уж ту вместе с Надеждой Константиновной пе­ реводили. Ну, а пока жил один—занимался мало. Все больше за дупелями да за j дупелями. Зима пришла—тогда за рябчиками, за куропаткой. Увидал одна­ жды валенки. Где, спрашивает, валенки катал? В Субботине—говорю (А у нас тогда только один и мастер жил, что в Субботине). Хорошие, говорит, ва­ ленки. Мне, говорит, такие надо очень. Ладно, говорю. Коль, говорю, шибко надо, то и нарочно можно в Субботино с ’ездить. И поехал я. Приехал, гово­ рю мастеру, вот, говорю, заказываю, чтоб катать при мне. Хоть, говорю, не­ делю меня корми, но катай. И скатал. Из шести фунтов. Никто у нас тогда таких валенок не катал. Так он в этих валенках и уехал в Уфу. Из Уфы он мне писал. Писал, что, дескать, ему три месяца прибавили. А уж куды он потом из Уфы— так и не знаю. Собеседник мой замолчал. Голуби ворковали под застрехой. Сполден и с зноя свалило к вечеру. Рассказчик повертел в руках соломинку и перекусил ее. В глазах, неопределенно устремленных, ворочались воспоминания. —• И такой был мягкой и ровный мужик. Боже упаси, чтоб он из себя вышел. И только раз случай был очень замечательный. — Какой случай? — А вот как было дело. Нарезали у нас в те года казенные леса. И у нас межа прошла с казенным лесом. Ну, а еще был у нас тогда обычай опалку кажну весну делать. Опалку делать, ну, значит, палы пускать. Опалку на­ значают, все выезжают, каждый обкарауливает, чтоб там, где таежки или остожье, чтоб пожару не было. Так вот и в ту весну такую опалку устроили, да как-то не досмотрели, што ли, огонь-то возьми да и уйди за казенную- -го межу, и давай пластать по казенному-то лесу. Выпластал, значит. Тогда следство. Приезжал об’ездчик, смотрел там. И нашел, будто от каких-то палов лес сгорел. Чья земля?—стали добираться. Оказалась земля Потылицына, Митрия Даниловича. Ну, так и так— в суд его дело. И присудил ему суд что- то очень много платить. Так что если все платить, то совсем мужику разо­ ренье. А Митрий нам свойским человеком приходился, ну, и так, знакомец.