Сибирские огни, 1927, № 5
член РИК’а, много лет варившийся в крестьянском котле; другой сам из бед няков, из тех, что зовут активистами, кооперативный работник, всех и все знающий доподлинно. И, слушая их, думалось о том, что было бы, если бы так, слово за словом, записать разговор этот случайный и непосредствен ный и с кцвжным Г7шч1тг--Какими_бь1_еретическими, вздорными, подозри тельными показались бы эти речиГШ , вёдьГТчОгд-а случится и когда надо бу дет, эти же самые люди с полной искренностью о многом будут говорить со всем не так, потому что они прежде всего преданные люди, и они научены крепко, как нужно говорить про деревенские дела. — Тарантас у Зырянова новый посмотреть надо. Ворота в зыряновский дом с переулка. За воротами просторный, отлич ными и разнообразными службами обставленный и всяким добром хозяйствен ным наполненный двор. Старое и крепкое крестьянское жилье. Курицы по двору гуляют и сам хозяин тут же, с грудным ребенком на руках. Хозяину лет под шестьдесят, невысокий, седеющий, с широкой бородой, с волосами под скобку, с красивым и хорошим лицом. Много в здешнем краю таких хо роших лиц, отличных экземпляров великорусской породы. — Ну, кажи, Апполон Долмантьевич, обновку. От ворот налево крытый навес. Под навесом телеги, плуги, сани и иной хозяйственный скарб. И тут же, на плане переднем, новенький, с иголочки, свежий, краской сияющий на солнце тарантас. — Не ездил еще,— об’ясняет хозяин.—Сорок рублей за ковку дал, все свое. Дорогонько обошелся, на сто рублей не сложить. Тарантас рассматривали долго. Сделан на славу. А рядом другой, старый, сильно раз’езженный. — Так, теперь их два у тебя? —• Два. Этот старый, на этом не меньше, как лет тридцать пять езжу,— вот как раньше работали! — Тридцать пять лет? Так что, значит, и Ленина на нем возил? — Ну, а то как же! На этом самом. Только вот эту дрожжину у него исправил, да колеса передни, да коробок. Все как было, так и есть. Сколь мы на этом тарантасе в Минусинско переездили! Мы смотрели тарантас, столь замечательный, и, найдя, что он и еще годов пять проработает, завели беседу. Я сидел в коробке старика-тарантаса, куда было брошено сено, он стоял рядом. Словоохотливый старик рад был за хожему человеку. Грудной ребенок капризничал, цеплялся за бороду и то и дело выплевывал соску. — Надзиратель был у меня тогда знакомый*). И хоть был он тогда уже в отставке, однако, встречаюсь я как-то с ним на улице и говорит он мне: не хочешь ли, говорит, ссыльного на квартиру принять? Там, говорит, их восемь человек в волость пригнали, по деревням расписывают. Почему, говорю, не принять, можно, говорю, принять. Согласие, значит, дал. А жили тогда все шибко богато. Так это поговорили мы с ним,—на улице встретились,—я домой пошел, а после обеда гляжу: ведет ко мне десятский ссыльного, на квартиру ставить. — Ну, так и зачал жить. Душевный мужик был. Я так тебе скажу, что он не шибко из интеллигентов был. Ссыльных таких у нас много было. Возь ми, например, Воеводина, Тыркова, Рочку, да мало ли кто там, тоже все на род ученый, но те воспитания совсем другого. К тем так не подойтить, а тот запросто. Жили, ну, как с братом. И ели и пили вместе. Он и стеснялся по на *) Заусаев Ив. (Г. У.).
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2