Сибирские огни, 1927, № 5

Утром, когда встали сносно выспавшись, разговор об этом вспыхнул откровенно, как о самом обиходном. Для первобытности это было так. — Поди,—сказала спавшая с Тужиковым женщина,—наши муженьки, как и вы, охальники, едут теперь домой с какими-либо курвами. -г- А разве тебе плохо было со мной?— спросил ее Пашка. Женщина только взглянула на него и взглянула любовно, довольная до рыхлости. Ответила не на вопрос, показывая на меня: — Да, вот, ведь он небось не нашел себе никого, так спал... — Он штубент, ему нельзя, образование не позволяет,— ухмыльнул­ ся Тужиков. В его голосе я уловил презрительные нотки. Петр Куница, беззастенчиво давивший пальцами грудь другой женщины, заговорил вдруг, кидая лукавые огоньки глаз: — Пашка, а что если наши жены, как и вот эти, так же проводят ночи не вхолостую? — Возможная вещь,—угрюмо отозвался Пашка.—Но все едино, не наше дело. Не дадим им, как ужо приедем, по ночке спать не в зачет, чтоб перешибить, значит. Вот и все. На пятыйдень наш поезд пошел на Москву и через двое суток прибыл в нее на рассвете. Прощаясь там с женщиной, с которой спал, Куница сказал: — Чую, забрюхатил я тебе: либо сын, либо дочь, помяни меня. При­ шли хватографию, если так случится. А чтобы не пеняла, так скажу: если кто-либо мою бабу забрюхатил—квиты, значит. Хочешь, снимок с результа­ та пришлю? Баба прослезилась, расцеловала его и засунула за кофточку записан­ ныймною адрес Петра Куницы. На пятнадцатый день нашей первобытности мы прибыли в револю­ ционный Петроград. Вино и сердце. Петроград тех дней, зимних и знойных, зловещих и радостных, черных и солнечных,—неописуем. Тогда пьяная кровь бушевала в нем последней вспышкой,—громили погреба. На четвертый день по приезде я встретился с Куницей и Тужиковым на Собачьем бульваре у Троицкого моста. Они сидели у подножия памятника «Стерегущему», что-то читали. Я подошел, подсел. Оказалось, Куница в не- подсчитанный раз перечитывал последнее письмо из дому, полученное им на фронте... ...«не обижайся, поверь на слово мое, бо уже сестра и так плаче, что брат у кажинном письме просют фотографию. И еще тебе новости. Вот, дорогой мой брат, вы обижаетесь на сестру Стешу, что она не прислала своейфотографии, так вот я тебе напишу, почему. Сам знаешь, такая беда была стала, что ейбыло не до того»... — Это надо понимать,—сказал, пряча письмо, Куница.—Сестра пла­ чет, что я прошу фотографию, а она не может прислать. Вот оно—сердце человека! Угадай его... Об этом сердце я хочу рассказать еще.— «Шитт на углу пришит»—очень верная в вашем городе пословица. Этого самого Шитта я и Пашка, мы совсем неожиданно попробовали в первый же день приезда во многих градусах. Вкуса не помню, хмельной подходяще. К таким дням уга­ дали;—в первобытном состоянии большего желать нельзя. В самый раз. Как с тобой на Николаевском расстались, пошли по городу, куда являться—искать. Деревня большая, любопытная—страх, являться— не главное обстоятельство,— меж домов, меж рек, мостов и садов заболтались. Монатки продали, хлеб