Сибирские огни, 1927, № 4
И в этих горьких словах, которыми напутствовал его тот, Архип почти забывает всю горечь, с какою Павел Ефимыч говорил о Ксении. В Остроге Архип у свата не задерживаете» и на сватовой лошади катит домой. Дома Василиса жадно расспрашивает его про сынишку. Материнское сердце все хочет знать. Бабе мало того, что ей рассказывает муж, она засы пает его вопросами, перебивает его рассказ, взволнованно и горестно или радостно, смотря по тому, что говорит Архип, всплескивает руками и качает головой. А потом тихо плачет. — Ну, пошло!— пренебрежительно отмахивается от этих слез Архип, но почему-то отворачивается от жены... Проходят дни. В Архиповом обиходе ничего не меняется, только на Ва силисины плечи взвалено большое бремя: нет маленького и старательного по мощника, Васютки. Дрова на дальней делянке лежат под толстым слоем снега, зерно на мельницу (последние остатки, пожалуй!) нужно было еще на той не деле везти, да мало ли крестьянских зимних работ надо переделать? И Васи лиса терпеливо тащит все на себе. А Архип бродит по соседям и толкует о том, как его Василей Архипыч выйдет в люди и станет настоящим городским, знающим человеком. И соседи снисходительно слушают его да посмеиваются. Но через неделю какой-то случайный попутный человек привозит из города коротенькое письмо. Опять Аграфена, девка услужливая, приходит ра з бирать написанное, опять письмо оказывается от Коврижкина, от Павла Ефи- мыча. И пишет он по настоянию Васютки о Васюткиных заботах: как хозяй ство вертится? вывез ли тятька поленницу с елани? здоров ли Мухортка? Архип слышит Аграфенин голос, вычитывающий слова, написанные Пав лом Ефимычем, но чудится ему, что это сам Васютка, смешно пыжась и хмуря брови, отчитывает его. Он наклоняет лохматую голову и бормочет: — Опасается Василей Архипыч! Забота его долит!.. И вечером в тот же день говорит пред сном Василисе: — Я, мать, на свету по дрова поеду. Кабы не растаскали... 12 . Чадя прогорклым маслом, потрескивает немощный огонек пред черной иконой. Арина Васильевна чтит канун воскресный. Не столько для себя, сколь ко ради Ксении, старается крестная угодить своему богу. Она наблюдает ис подтишка з а Ксенией, наблюдает с того радостного для нее дня, когда молодая женщина неожиданно согласилась поехать в церковь и пойти к попу. С того же дня Арина Васильевна и сама приналегла на богомолье; словно этим хоте ла пуще разжечь Ксеньин пыл. В вечерней тишине скупо звучат в избе редкие слова, которыми перекидываются обе женщины. У старухи легонькая тревога. Что-то смущает ее. Неуловимое и неясное. — Я кудельки немного натрепала, хлопотливо говорит она:—свезу сватье Фекле, у них не уродилась конопель. — Вези!— вяло соглашается Ксения. — А ты, нешто, не поедешь к обедне? — Не знаю... — Как же т а к ?—Ты ж обещала батюшке! — Обещала... А, может, и не поеду.—Упрямые звуки холодно звенят в голосе. Крестная обиженно и укорительно поджимает губы: — Не ладно, ай, не ладно, Ксения! Ксения молчит. Проходят томительные, настороженные минуты. Кажет ся, не будет ответа на горький возглас старухи. Но неожиданно в страстном
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2