Сибирские огни, 1927, № 4

Ксения приподымает голову. Слезы быстро сохнут на ее щеках, губы плотно сжаты. Почему он заговорил об этом? Разве это ей нужно? Вот пусть бы продолжал так, как начал, пусть сурово и огненно, опаляющие говорил бы о чем-то далеком, не здешнем! Зачем он заговорил о маленьком, ничтожном, что не трогает ее души? Ксения не говорит этих слов вслух, они, может быть, и не т ак слагаются в ее сознании, но она так чувствует. И вот поэтому-то тихие слезы перестают скатываться на колени и смутное, неуловимое сожаление о чем-то, сейчас вспугнутом, приливает к ее сердцу. А монах ничего не замечает и говорит. Теперь, когда он из ее уст услы­ хал о ее заблуждениях и о ее жизни, он с большей подробностью перечисляет все житейское и повседневное, в чем согрешила она против его законов, про­ тив незыблемых устоев его бытия. И в этих прегрешениях узнает она то, к чему уже крепко привыкла, что незаметно стало новым законом новой жизни, к которой за последние годы она приобщилась. — Нет брака,— поучает он,—кроме брака, освященного церковью. Все остальное блуд и прелюбодеяние... Вот, женщина, оттого и не крепка жизнь твоя была с мужчиной, с которым была ты в греховной связи... Покаяться те ­ бе нужно, омыть себя молитвой и подвигом согрешение. Она слышит эти слова и внутри нее нарастает недоумение и протест: ведь она сама так хорошо знает, что, если б не ее уродство, то нашел бы в себе Павел силы противостоять неприязни деревни, отстоял бы и ее и себя и не ушел. Не в грехе здесь дело, чувствует она. Но сметенны ее чувства, тянет­ ся слабеющая воля к чужой поддержке: может быть, поддержит вот этот , может быть, он вольет в нее новые силы?.. Монах осеняет себя широким крестом. Он кончил, видимо, беседу. — Наложу я на тебя эпитимию, женщина,— говорит он:—потрудишься молитвою. А потом погляжу... Ксения уходит от него подавленная. Смятение, с которым пришла она сюда, не рассеялось, не исчезло, она уносит его с собою обратно. В Верхнееланское едет она вместе с крестной невеселая. Бегут засве-. женные поля, бегут укутанные белым придорожные сосенки, бегут версты. Ари­ на Васильевна возбужденно говорит о чем-то, о чем-то рассказывает, но все проходит мимо Ксении, ничего она не слушает, ничего не слышит... 10. Афанасий Косолапыч ходит по деревне и хвастается: — Зарочит подхея у начальства! Из волости бумага председателю, а его карежит! Вострая бумага! Приказывают бедноту собирать на сходку, чтоб самосильно оборачивалась... Ну, Егору Никанорычу в кишке прищемило! Он какой— беднота? у его изба пятистенная, заимка в паях с братом, скотишко завидное... Ступайте седни опосля обеду в присутствие, забирайте свои права!.. Захудалые мужики, которых обходит Афанасий Косолапыч, досадливо слушают его. Они настроены недоверчиво: — Сколькой раз только и делов, что поманут, а толку никакого! — А вы крепче горла-то дерите!— учит их Афанасий.—Нажмите на начальству на нашу, она сдаст! После обеда оповещенные начинают лениво собираться в сельсовете. Они держатся немного растерянно, помалкивают и ожесточенно сосут труб­ ки. Сизый горький дым окутывает их. В дыму этом они понемногу смелеют; завязываются беседы, вспыхивает громкий спор, прорывается крик: сплетает­ ся и крепнет все то, из чего вырастает шумная, галдежная, страстная деревен­