Сибирские огни, 1927, № 4

Постукивая в нырках, тарахтела к избушке телега. — Наши, знать-то... Поставил на дорожку ковш и побрел назад. Незнакомый человек во всем белом и в очках, хлопнув деда по плечу, крикнул, как давно знакомому человеку: — Здорово, дед! Емельян покосился на приехавшего, ответил сквозь зубы: — Милости просим. Фекла подошла к старику, уперла руки в бока и, с сознанием собствен­ ного достоинства хозяйки, сказала: — Вот и пчеловод. Ты, старик, теперь только караульщиком будешь. К пчелам не лезь, мотри. Емельян покачал головой, тяжело вздохнул и, покосившись на сноху, пошагал на пасеку. Посредине пасеки он остановился в раздумьи и, сморщив лицо, со сто­ ном проговорил: — Пчелушки, вы мои милые... приехал мучитель ваш. Наклонившись, поднял с земли обессилевшую пчелку и посадил ее к летку. Ласкающим взглядом пробегал по угрюмым колодам. Утыкался взгляд в стенку рамочного улья—ненависть появлялась и к улью, и к пчелам. Не только ульи рамочные, но и пчел в них живущих не любил. Перехватило горло. Зло к семейным и жалость к пчелам душили ста­ рика. — Не бывать по-ихнему! Лучше перед господом ответ держать буду. А изнутри слышался другой голос. Голос этот говорил: — Что ты, Емельян, мыслимо ли это? Опомнись! В упор лесу бросил резкие слова: — Да я ли не любил пчелок. Всю жизнь заботился о них. А теперь глумиться станут над ними, насильно рои отнимать, маток лишних убивать станут... Новый пчеловод снял с чердака медогонку, одел ремень и покрутил для пробы. 1 — Заурчало пугало-то,— ворчал Емельян. Новые люди пришли на пасеку, перебирали внутренности ульев, дымили f два ручья—из железного дымаря и рта. Запах табачного дыма серым коготком царапнул по носу старика. Чих­ нул. Со стоном опустился на траву. Тело подергивалось, налившиеся кровью 1 лаза округлились. Потом он подбежал к приехавшему, толкнул его в грудь. — С поганью-то тебя! Убирась отсюда, окаянной. Пасеку сквернить?! Дымом поганым обкуривать?! Уходи! Семен потянул старика з а холстяную рубаху. — Посторонись-ка. Фекла сдвинула брови к переносью. — Ты, старый сыч, убирайсь! Штоб я тебя больше тут не видела. Старческие губы шевелились, косматая борода тряслась. — Потаскуха! Блудница! Уколол Феклу словами этими. Кулаками тыкала к самому подбородку свекра. Брызги летели в седую бороду. — Как ты смеешь. Гад ты старой! Шумно на пасеке. Крутятся у летков черные точки, с шумом валятся из сини воздушной отяжелевшие пчелы, спешат домой. Приезжий отрывает взгляд от рамок раскрытого улья, глядит поверх леса.