Сибирские огни, 1927, № 4

— Поговорить пришел. Спросить кое-что, сказать... — Ну?—Егор поднялся с чурбана и сел на верстак, против гостя, — Землю делить согласен? — Нет. Я т ак говорю: век отцы наши и деды жили без всякой дележки земли, без записей этих, дак хлеба-то полные амбары были. Не сказано в писанье, чтобы землю остолблять. Мне и без дележки земли хватает. — Ну, ну. Я т ак же думаю,— кивал головой Фома.— Только сказать я пришел, что калмычье межевого подряжать хочут. Наша шантропа тоже с ними. Даже Ваня Красненький и то туда бежит. Думаю, к а к бы, мол, худо чо не было, Егору Федоровичу и братии вообще надо, мол, сказать . Егор громко керкнул и сплюнул в сторону. — Это ничего. Мы, общество, не согласны делить. Прийдем на сходку, слово скажем—и будет по-старому. А татарва проспит, это т а к она— день- два бесится. —- Посоветовать бы, старички, надо,— остановил Егор уходящих. В порядочек сели старики возле стен моленной. — Говори, како дело есть. Достал с полки толстую книгу, разложил ее на аналое- и, хитрыми, «.медвежьими» глазками глядя через книгу на прихожан, говорил: — Говорят которы: землю разделить надо. Ну, я противу этого. Не я против, а священное писание не дозволяет. Нет нигде писанного, что можно землю остолблять. Промеряют ее матушку-кормилицу лентой бесовской, все одно, что цепями свяжут— хлеба хуже родиться будут. Зерно будет все-одно, к а к туманом захваченное: цепи сдавят его. Рядом сидящий старик с белой апостольской бородой проговорил: — Истинно говоришь. Ране-то я один всю долину по Марьиной речке занимал,— без всякого остолбленья земля была,— дак урожаи-то были. Жили и на немеряной земле. Егор, повысив голос, продолжал: — Кто землю остолблять начнет, того от веры православной отлучиги подобает. Старики в один голос заявили: — Тебе виднее. Куда ты, туда и мы. Ты у книг. Погладил Егор бороду, поклонился старикам. Закрывая книгу, говорил: — Феклин зятишко подымат калмычье на бунт, против нас— всего об­ щества—идет. Ну, не надо бы слушать его, старики: он в бога не верует. И едва заметно улыбнувшись, бормотал: — Под судом он. Нельзя его слушать. Сборню он спалил. XVII. Замечал Семен, что с каждым днем растет живот Саньки. Когда думал об этом— на лбу собирались складочки, сердце ныло. Мучила неизвестность. — Мой ли? Ворота тогда мазали не зря. Хотя сказали, что Егорово дело это , а, быть может, сам чернорожий-то грешил с Санькой, а потом на Егора сказал? В задумчивости по долгу сидел Семен, глодал ноготь большого пальца,, потом вскакивал и уверял себя: — Не может быть, что не мой. Не изменит она мне. И опять сомнение: — А почему ты знаешь?