Сибирские огни, 1927, № 4

чие пользуются трехдневным отдыхом. И прежде всего яростно парятся в ба­ не, отмывая трехнедельную грязь. С ними моются) и некоторые камчадалы, уже закончившие лов и забирающие в расчет из магазина продукты и ману­ фактуру. Через два-три дня они вернутся в свои, часто довольно далекие де­ ревни. Многие, как водится, сильно «под градусом». В небольшом предбаннике жара азиатская. За дверью, у самого поро­ га,— жирно и лениво плещется полноводная, неподвижная вода, переполнен­ ная умирающей рыбой, грязная, зловонная. Вечер. На подоконнике пылает оплывший огарок, скупо выделяя из мра­ ка тени и силуэты одевающихся. От времени до времени пробегает в клубах пара голая мускулистая фигура, с крепкой руганью выскочит наружу, в леде­ нящий влажный ветер, прыгнет по колени в ледяную воду и, зачерпнув в бан­ ку и з под керосина сколько надо—ринется обратно. По обыкновению, холод­ ной воды не хватает. А так как пришедший, по свойственному нашей природе легкомыслию, этого факта предусмотреть не старается, то и приходится ему, предварительно напарившись до остекленения глаз, выскакивать наружу, яростно кляня все окружающее... — Вот так оказия,— вяло бормочет, поварачиваясь на тощих ножон­ ках, худой «камчадал» с выцветшей бороденкой,— кажись, исподники захва ­ тил, а рубаски-то и нет... —Да ты погляди, ворона, что на ноги натянул...—угрюмо грохочет кос­ матый и мрачный великан, напоминающий статую античного Геркулеса, на­ тягивая на стройные, мускулистые ноги ужасные штаны и з спецодежды, по­ крытые вонючей твердой корой из засохших рыбьих внутренностей и крови. — А, ведь, верно,— глядикось, паря... Заместо кальсон, рубаску одел...— признается, продолжительно икая, выцветшая бороденка. Общий хохот. «Камчадал» тщетно пытается стащить непослушными руками рубашку, которую он надел ногами в рукава, и с унылым вздохом, явно пропитанным ядовитым спиртуозным букетом, виновато добавляет: — То-ись,— до цего э т а проклятая горбуска заела— совсем не сообра­ зишь... — Зенки спиртом залил, а горбушка виновата... Заработался... твою мать, рабо-отничек!.. На полчаса на невод стал— вот и вся твоя работа! — Ну, это , ты, паря, лаешься зря,— рассудительно вмешивается бри­ тый крестьянин из недавних поселенцев, сидящий на корточках у дверей, что­ бы отдышаться.—Рыба пошла—это уж и наше и ваше счастье... Да еслиб не рыба—как тут проживешь? Вашему-то брату полбеды—жалованье-то идет, а мы,—сам знаешь, что выловили, тем и живем. — Вертись, больше!.. Знаем мы вашу бедность... З а зиму-то сколько соболя набил. На деньгах спишь... — Ну, пошел молоть!..— укоряет бритый.—Ты думашь—соболь, как собака, в тундре бегает? Да и каки тут деньги— их пить-есть не будешь... — Да на какой те ляд деньги?—Третий день из склада товары таскае­ те,— яростно жестикулируя, вмешивается в спор только что вошедший со дво­ ра бородач,—муку мешками прут, всякие тебе сласти, табак наилучший, ма­ нуфактуру.... — Дак, голова,— пропадешь тут зимой без запаса... Что заработаешь, то и проешь. Да еще, скажем, с тебя-то Окаро з а пачку папирос гривенник считает, со своего, к примеру, рабочего, а крестьянину за эту пачку двадцать пять копеек пишет. И так все «с камчадала» дороже... — Ну, вас-то дороговизной не запугаешь.— По пятьсот на брата вер­ няком заработали!—кипятится бородач. Он уже разделся, но его спор задел