Сибирские огни, 1927, № 4
годня приглашен к Колчаку, и он говорил мне ядовитые речи по поводу латы шей и их батальонов, которые он предписал расформировать. Это было вы звано опубликованием в Новониколаевске листка с призывом к рекрутам этой национальности, формирование особой части, которой Мартель одобрил в конце октября 1918 г. во Владивостоке. Перепалка была горячая. Мне пона добился добрый час, чтобы заставить его понять, что, прежде всего, латыши находятся не под его, а под моим командованием и, затем , что с русской точ ки зрения было бы опасно проявить жестокость по отношению к иностран цам в связи с призывом нескольких сотен людей, что, напротив, было бы вы годно выразить в этом вопросе либерализм, тем более, что эти боевые еди ницы были ранее утверждены омской директорией. Сохранять хладнокровие, чтобы образумить человека, который не владеет собой, до того' момента пока он не придет в равновесие—утомительно для нервов. Взрыв прошел, и вот Колчак снова спокоен, и стал даже любезен. Мы говорим о русской авиации... и он просил меня снабдить его французским офицером, который мог бы ор ганизовать ее... 3 апреля. После полудня я говорил с Колчаком о ряде текущих дел, сающихся фронта, а также о прибытии артиллерийского материала... Спо койно беседуя, мы коснулись вопроса об иностранцах (латышах, сербах и пр.). Он вскипел, как молочный суп, и начал резкими выражениями изливать свои жалобы на них. Он ссылается на свидетельство полковника Уорда, ко торый счел их опасными и подлежащими расформированию. Я быстро пре рываю разговор на эту тему, ограничиваюсь лишь возражением, что в этом вопросе Уорд не беспристрастен, т ак как он, отчасти благодаря своей соб ственной оплошности, имел в Красноярске неприятное столкновение с сер бами, которые, по правде сказать , действительно ни на что не годны. Я предо ставил русским властям полное право распоряжаться сербами, как им будет угодно, но русские этим правом не воспользовались. Я занят, как он знает, последовательным упорядочением всех этих иностранных отрядов, согласно повторным инструкциям, которые я получил от их правительств, но я должен заявить ему, что считаю Уорда человеком несведущим, неинтеллигентным и преисполненным сознанием собственного значения, которое, однако, никем не разделяется. Не зная русского языка, он позволяет руководить собою супру гам Франк, двум пройдохам и шпионам. Колчак переходит затем к разговору о чехах и в резких выражениях осуждает их враждебную позицию, чреватую большими опасностями, что в конце-концов принудит его разоружить их силой: он сам «станет во главе своих войск, прольется кровь» и т. д., как обычно. Он долго распростра няется на тему об отсутствии у чехов уважения к русским, говорит о их не почтительности по отношению к иркутским властям. Он обвиняет их в дер зости на том основании, что они требуют, в целях охраны железнодорожно го пути, права самостоятельного распоряжения во всей отчужденной зоне и право об’являть военное положение там, где они сочтут это нужным. Я от вечаю мягко и ясно, что его опасения ничем не оправдываются. Я стараюсь достигнуть доброго согласия, но ничуть не могу помочь делу: русские, на всех ступенях, полны недоброжелательства, которое очень затрудняет мои усилия. В своем же глазу они не видят бревна. В столкновении с генералом Артемьевым*) я не могу обвинять чехов. Они враждебно относятся к чело веку, который заявляет, что он является их врагом и предпочитает видеть в Иркутске скорее немецких офицеров, чем чехов. Добавлю, что в конце ян варя Артемьев говорил мне самому такие вещи, которые вполне подтвер ждают эти слова. *) Комендант Иркутска.
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2