Сибирские огни, 1927, № 4

опрокидывался снова. А кукла, солдатик, его маленького Вильгельма, взятая на счастье, таращилась в углу кабинки попрежнему невозможно храбро! По­ ле внизу суживалось и прояснялось, как пейзаж в зеркальной камере. В по­ следний р а з аэроплан выправился в нескольких десятках метров от ярко-зе­ леного и головокружительного дна. Потом мгновенно стало темно, как будто от удара он ушел в землю. Было очень тяжело разгребать эту черную землю, выбираясь к свету. Наконец, он увидел небо. Белые облака. Но нет,— это бы­ ли белые халаты, белая марля, тяжелые белые простыни. И свое неподвижное,, как земля, тело. — Нет, я помню точно. Девятого, на рассвете. —Да, это было утром. —Вы, может быть, знали убитого? —Чанцев хрипнул. —Да, что-то припоминается.—Эц поднял голову.—Всех, ведь, немного' знаешь. —Вот, я думаю...Летаешь, летаешь т ак и встретишь мать, жену, бра­ та... Вам не приходилось? — Я не думал начинать разговоров на такую тему. —Вы хотите сказать, что это вам неприятно... —О, нет! Что за пустяки. Да... вы говорите девятого? Но ведь это же по старому стилю! —Ах, совершенно верно. Тогда считали по старому. — Значит, 22-го утром? —Двадцать второго. Эц встал. —Ни-ноч-ка! Опять в шуме чужой речи, смеха, открываемых бутылок, померещи­ лось странным это имя и это т очерствевший голос. —Вот, господа. Эта дама— русская. Знакомьтесь. Я должен просить про­ щения. Я должен уйти. Чанцев помедлил, взглянул на женщину и на стрелки часов. —Мне тоже пора. Старт назначен в шесть. — Как? уже?—-обиженно сказала танцовщица. —Вы знаете, полет... •—О, с вами побудет господин Елтышев! Не правда ли? Он большевик. Это очень интересно. Елтышеву не верилось в такую удачу. Он взглянул на Чанцева. — Ладно!—сказал авиатор.—Ты выспишься в самолете. Они расплатились. -—Т ак вы большевик? Ниночка села з а столик. Чанцев поморщился от мужской зависти. Хорошо было бы поспать с женщиной, но завтра самый трудный день. Нет, женщина это всегда—фи­ ниш. Она не годится перед стартом. Они вышли в сквер. Город был тих. Только далеко где-то пела труба радио. Электрические фонари задернули небо сухим туманом. —Она—дочь русского священника, а теперь очень доступна,—сказал Эц.-—К ак перепутан мир! — Не нахожу, что хуже прежнего,— сказал Чанцев. Он крепко пожал руку Эца. — Прощайте... Уж с вами-то мы, надеюсь, не встретимся... пулемет к пулемету. Эц думал: «Сказать-ли?» Но зачем?