Сибирские огни, 1927, № 1

Минька пришла, значит добилась, значит все хорошо, и в потоке пят­ надцатиминутного разговора он схватил только самое главное для себя— жить, жить! А потом, остальное,— это будет пляс ее глаз и сверху, и снизу, и со всех сторон... Ключ хрустит и не отпирает, и почему рука Иванова бестолково вертит им, дергаясь и необычно злясь?! Вздрогнул, настораживаясь, но дверь распахнулась, не давая подумать, на прогулочный дворик, в мороз и свежесть. И он перешагнул под легким напором ладони сзади, в плечо. Бывшая клумба, могилка цветов, и иссохшие астры под снежными кол­ паками. Серый впереди забор и знакомая калитка, путь и к свиданью и в контору. И вдруг, непонятно, сделалось очень печально, а потом тревожно. Замедлил шаг и опять ощутил напор ладони в плечо- и сзади. И Мокрушин стоит уже у калитки, на грани какого-то для себя перело­ ма, и рядом спешит рука Иванова, возясь с замком. Мокрушин оглядывается, но глаза Иванова увертываются, и, спотыкаясь под давлением сильного плеча, начиная бессознательно упираться, Мокрушин выталкивается в калитку, против красных стен, против входа в контору. И сейчас же смыкается отворенная туда дверь и прячет ожидающих людей. Гигантским столбом, до неба и выше взвивается перед ним догадка! Вот... Иванов побелел и слепой рукой вытягивает шашку... Пронзительно завизжав, длинно и тонко, насколько хватило выдохов легких, рванулся Мокрушин в сторону и кинулся бежать к тупику, под окна общих камер, к круглой засыпанной клумбе. Молнией! подвернулась мысль о яде и, огибая клумбу, он вытащил из серого обшлага серый1кусочек и поднес ко рту. Когда кусочек коснулся губ, рука сама по себе опустилась. И, возобновляя прерванный бег, молча и безумно оглянулся он и увидел за собою пыхтящего-, как машина, Иванова со сверкающей шашкой. Из двери конторы наперехват бежали россыпью люди, и кто-то зычно орал: — Тащи его, тащи скорее! Со штыком наперевес, в упор подкатывал к нему часовой, и окна об­ щих камер, как бледными гроздьями, улепились лицами. В последний момент Мокрушин поднес яд ко рту, и тогда так ужасно и остро понадобилось вдруг жить, что он далеко отбросил серую палочку в снег и безвольно обмяк в руках подскочившего Иванова... Второй наступил для Василия вечер. Вторично зажглась электрическая лампочка. После обеда, почти до самой поверки он пролежал на матраце, пытался даже заснуть, но сон не приходил, и можно было еще раз продумать, как он называл, «деловую сторону» своего осуждения. Накануне разбора дела из Бутырок ему удалось переправить товари­ щам большое письмо, где он говорил о твердой своей решимости до конца проявить свою волю революционера и просил, если нужно, использовать эти предсмертные строки для тех, кто придет на смену выбывшим бойцам. Пусть это будет лишняя искра к массам, готовым взорваться могучим и справед­ ливым гневом...