Сибирские огни, 1927, № 1

шалея топот пришедшего конвоя и от окна пришлось отойти. Между двух солдат с обнаженными шашками, с краюшкой хлеба, спускался он с лестни­ цы к ожидавшему тюремному автомобилю. Хлеб остался от солдатского обе­ да, и конвой сочувственно предложил ему захватить с собой... Завелась, загудела машина, заболтались и звякнули цепи на ногах у Василия. Припал к небольшому углу стекла, не загороженному шапками стра­ жи, и увидел жизнь, от которой заперт был уже третий год. Как попал на ка- торгу,— словно доска глухая захлопнулась за ним, словно замуровали в сте­ ну, о которую сколько не бейся, никто не услышит. И так должно было быть «без срока», по крайней мере, об этом всерьез заявляла красными буквами черная дощечка, укрепленная над дверью их камеры. А вот сейчас волшебством каким-то из мчащегося мрачного ящика он видит мир иной. Идут, куда хотят. Идут люди, которых никто не сторожит, за которыми никто не смотрит. И еще: одеты все так, как хочет каждый. И тут с особен­ ным ласковым и восторженным даже вниманием старался вглядеться Василий в детей и женщин, которых не видел уже два года. С громом, звонками, с лунными вспышками, как нарядный корабль, пе­ ресек им дорогу трамвай. Василий на миг увидал в освещенном окне жен­ ское лицо, тревожно и скорбно посмотревшее на тюремный автомобиль. Мечтательно подумал об этом красивом, мелькнувшем образе, от кото­ рого радостной теплотой раздалась душа. Естественно было представить эту женщину или девушку, уносившую­ ся на суровый подвиг... Да, и в скромной сумочке на ее руке, может быть, скрылся черный браунинг-мститель, не боящийся сильных... От этой мысли зажглась холодная и даже злая твердость, успокаиваю­ щая в самые тяжелые минуты. Попалось под ноги твердое. Посмотрел Василий: на полу у двери валяется длинный гвоздь. Нагнул­ ся и поднял. Гвоздь был ржавый, кованый, длиннее четверти. Явилась мысль взять и спрятать. В его положении— все могло пригодиться! Хоронясь от конвоя, вдавил гвоздь в краюшку хлеба под верхнюю корку. — Понятно, найдут,— сказал сам себе,— поперек разломят и отыщут. А если вдоль, то может пройти. Если, конечно, хлеба совсем не отберут!... Улицы глуше пошли, темнее. Уже не разберешь отдельных прохожих, и автомобиль быстрее, рывками, мчится в пустынном Замоскворечьи. Тормоз— тише, тише... На миг душа задрожала. Но ледяным и мстительным спокойствием налился, когда машина стала. Кусочек свободной улицы, на которую последний, может быть, раз ступает нога. Мертвая паутина электрических лучей и два мертвые паука-фонари над тюремным входом. А дальше— кончилось чарованье поездки. Дальше уж конец, в котором все известно, который продуман давно. Встретил помощник начальника тюрьмы, красноносый мужчина- с за­ плывшими, бегающими глазками. На столе в приемной Василий узнал свои вещи— очевидно уже прислали из каторжной тюрьмы1. Обыскали, ошарили. Проверили клепки на ручных и ножных оковах. Василий улыбнулся. А помощник спросил: