Сибирские огни, 1927, № 1

виселице, где-то ждущей в завесах полночи. И летом от этой кареты, от смерт­ ного ее выезда из тюрьмы остается глухой и короткий грохот колес, на ми нуту сотрясающий сонную тишину кварталов. А на утро, как исстари, солнце благословляет мир и в невинном востор- ге чирикают в тополях воробьи. И на общих прогулках серые арестанты, как живые стрелки часов про­ ходящие по каменному циферблату— кругу из плит, сложенному на дворе, украдкой переговариваются о минувшей ночи, поглотившей одного из них. Знают об этом потому, что смерть сильней тюремной тишины и желез­ ных правил и кричит в предполночную звонкую пустоту безумством, пронн занным воплем или последним— как плевок в лицо врагу— — Прощайте, товарищи!.. И от низу до верху тогда отзывается тюрьма дробной стрельбой звон­ ков, деревянными барабанами гудят под ударами двери, бьются как птицы исступленные голоса и растерянно бегают по балкончикам перепуганные над зиратели. И гордое убийство по закону, всем обществом, вооруженным и имущим обществом одного, бессильного и лишенного прав арестанта, поджимает хвост перед этим шумом. И на казнь начинают не просто тащить из камер, а хитростью и улов- ками еще днем выманивают в контору под предлогом прогулки или свиданья и здесь бросают в особый карцер, откуда не слышно криков. Но на следующий день, правда, без шума, тюрьма уже знает о том, что было... — Ссыльно-каторжный Рыбин Василий? — спрашивает председатель. — Это я,— негромко отзывается Рыбин, подымаясь, и опять садится на скамью и тонет в особом, внимательно-переживающем созерцании. Глаза его мягко отдыхают на всей обстановке. На паркетном вощеном полу, на окнах со шторами, на красном сукне стола, наконец, на людях, верней, на мунди­ рах их, цветных, блестящих, ярких. Позади два серых каторжных года, два года асфальтовых полов, серых лохмотьев, больных и бледных стен и лиц, цепей и решеток. И сейчас он жадно впитывает в себя цвета, нутром изголодавшись, ощущая, как тихую музыку, успокоенный отдых на скамье подсудимых военного суда. От защитников он отказался, и поэтому перед ним никто не сидит, и чистый пол блестит до желтенькой кафедры прокурора. Рядом, за столиком, шепелявя и заплетаясь, читает обвинительный акт секретарь, выразительно нажимая на фразы, которые кажутся ему значугци- ми. Иногда Василий вот-вот улыбнется— так смешно ломается секретарский голос, но сейчас же сдержится: не приличен смех обстановке. А он принес сюда, в судебную залу нечто стоящее далеко за ним и тюрьмой. Он, пришед­ ший от грозного, радостного и великого дела, должен быть достойно сдержан Больше беспокоиться ему не о чем. И Василий прячет веселые глаза вниз, смотрит на худые свои руки, оплетает их машинально стальной змеей наруч­ ников. А потом опять отрывается к созерцанию. — На основании вышеизложенного,— громко кончает секретарь,— ссыльно-каторжный Рыбин Василий 25 лет предается Московскому военно- окружному суду по обвинению в покушении на жизнь помощника начальника каторжной тюрьмы коллежского советника Дружинина, то-есть в деянии, про .усмотренном 279 статьей X X I I книги свода военных постановлений...