Сибирские огни, 1927, № 1

Два конца Рассказ. М. Кравков. В паре морозном и дыме мерцала Москва золотыми вершинами церквей, справляла хмельное и сытное рождество. И тюремная решетка сделалась святочно-снежной, и железо ее потеряло жесткость свою и холод. Пушистые звезды облепили окно одиночки и коло­ лись искрами вспышек, точно вскрикивали радостно снежинки под красным солнцем... В камеру свет не шел, хватал лишь полоску беленого потолка и живил две капли из тьмы— человеческие глаза. Глаза Никиты Мокрушина. В тупом, бесчувственном столбняке стоял человек в середине пустой и узкой камеры, голову вверх, к окошку откинул, совсем глазами от себя ото­ рвался—прилип к играющему на морозном узоре солнцу. И вдруг переступил, и-звонко и строго одернул книзу его лязгнувший всхлип кандалов, и Никита удивленно заметил черный асфальтовый пол и ногу свою, выдвинутую вперед, в серой, рваной штанине на выпуск и тусклую гроздь кандальных колец. Обернулся назад— желтая, втиснутая в стены дверь и пустой стеклян­ ный глазок, уже второй день открытый. И уже второй день все вещи с немым упорством говорят о его особен­ ном положении. Медная кружка и медная позеленевшая солонка стоят на полу, рядом с пайкой хлеба, под которую Никита подложил свою серую, арестантскую шапку. Третьеводни, в среду, все это, как принято-, покоилось на столе. А те­ перь и стола нет, и табурета, и матрац из морской травы, запятнанный и рваный, валяется на полу, под отвинченной койкой. И камера, всегда пустая, сделалась еще пустей, и открытый глазок в двери незаметно волнует, словно готовит неожиданное... Поежил плечами Мокрушин и шаркая стоптанными котами, неумело путаясь в цепях, добрел до гармоники калорифера. Тронул рукой— тепло и пыльно. — Не чистят тут,— подумал он и, вспоминая камеру, в которой сидел еще третьего дня, до суда, сказал вслух: