Сибирские огни, 1927, № 1

ского нагорья. Но зато их одежда расшита разноцветными лентами, бисе ром и конскими хвостами; фалды открытых кафтанов подымаются, как крылья усталых птиц, когда женщины и девушки, проворные и легкие, засед­ лывают оленей, набивают мукой берестяные сумки, из которых каждая в от­ дельности представляет собой образец орнаментального искусства. Каждое дви­ жение этих широкоскулых амазонок сопровождается звоном и звяканием бу­ бенцов й металлических подвесок. Подвески всюду: на передниках, закрываю­ щих грудь, обмотаны вокруг шеи, на уздах оленей... У так называемых «при­ митивных народов» искусство— бытовая цотребность, как мясо и вода; оно органически связано с хозяйственной техникой и не изолировано, как у нас, в забаву или промысел профессионалов, а является достоянием массы— как управление и власть. У них все население участвует в голосовании и выборах и в повседневном управлении. Если при социализме, как думали Энгельс и Ле­ нин, «многое из «примитивной» целюкратии неизбежно оживет», то изменится и положение искусства. Тогда оно действительно будет целесообразно^ офор­ млять жизнь, будет ее самой острой и глубокой радостью. Если мы боремся за органическую культуру, борясь за социализм, мы боремся и за органиче­ ское искусство— празднество жизни. ... Когда сборы закончены и все готово к от’езду, тунгусы, мужчины и женщины, устраивают игры, поют и пляшут. Молодые охотники несколько недель,—долгих, как отчаяние,— не ви­ дали своих возлюбленных. Зато они сочинили много песен, в которых каждое слово,— как столб света, упавший на поляну в таежной заросли, оснеженную первым снегом. Песни говорят речитавом; звуки однообразного мотива являются только ступенями, по которым «все выше и выше» подымается дивная словесная связь. «Я буду петь, складывая словечки, как дрова— все выше!». Тут и короткие, нежные признания, и сатирические выходки, и могучие лирические импровизации влюбленного, и старые просто прекрасные песни, которые все знают, и которым все радуются снова, каждый с живым волне­ нием.’ Но только дважды в год спускаются с гор тунгусы. Во все остальное воемя в Душкачане справляет свои туманно-серые будни русский-старо­ жил— великоросс, который проникает всюду. Сотня людей обоего пола образует 20 хозяйств, вырабатывая ежегодно до восьми с половиной тысяч рублей. Эти великие переселенцы великого племени берутся за все, смотря по сезону: разводят скот, ходят за белкой, вкупаясь в тунгусские дачи, ловят ры­ бу и врубаются в тайгу, вырывая у нее, с гигантскими усилиями, кусочки зем­ ли под пашню, бьют шишки, собирают ягоды и промышляют тунгуса, общипы­ вая его по мелочам.-История эксплуатации тунгусов напоминает эволюцию до­ ходного птицеводства. Сначала тунгусов просто убивали, чтобы снять пух. Потом ощипывали пух живьем. Теперь, лишь в силу привычки, великоросс иной раз вытащит из обтрепанного хвоста оленевода— десяток беличьих шку­ рок, меховые сапоги, шапку, оленыо шкуру для дохи... И в общем жизнь ве­ ликоросса течет основательно, с запасом на завтрашний день. Не то у тунгусов. Оленеводы и охотники, они верны своим хозяйственным традициям. Живя на берегу реки, которая кипит рыбой, тунгус часто голодает и даже уми­ рает с голоду. Он может вооружиться удочкой или острогой, поймать 10-15