Сибирские огни, 1927, № 1

ямской жизни, жизни в яме и в ямах, под нависшими, готовыми обрушиться каждую минуту, скалами. Под знаком этого впечатления, под давлением этой картины форми­ руются и все остальные впечатления Короленко. Это впечатление повторяется и во время внезапной бури, которую Короленко переживал вместе со своими спутниками на пустом острове,— «Сплошная завеса снега разорвалась в вы­ шине, и оттуда как-то угрожающе близко, точно в круглое окно, глядел на нас огромный утес, черный, тяжелый, опушенный снегом, с лиственницами на вершине. Впечатление было такое, как будто кто-то, огромный и мрачный, тихо раздвинул снеговую тучу и молчаливо смотрит сверху на кучку людишек, ма­ леньких и беззащитных, затерявшихся на пустынном острове». Так, и вся жизн:> ямщиков представляется таким затерянным и пустым островом. Где-то бьется жизнь вдали: чуждая, странная и непонятная. «Расея», неподалеку— «золото» и бурные вспышки диких страстей вокруг него. Но ямщики-станочники не причастны к этой жизни; на их долю осталось одно— «они, точно навсегда, обречены «караулить пеструю столбу и серый камень». Однажды в пути их обогнали сани с лихим вождем спиртоносов и его спутником. Ямщик, везший автора,— «молодой станочник», «выросший по-со- еедству с нелепой роскошью приисков», «провожал удаляющуюся компанию завистливым взглядом»... «Фартовый народ»,— сказал он и принялся расска­ зывать о главе спиртоносов, Бурмакине, ело удальстве и удаче... «Мне запомнился навсегда,— пишет Короленко— простодушно-эпический тон этого рассказа и наивно-бесстрастное выражение синих глаз сибирского юноши. В тоне не было^ слышно ни одной ноты осуждения или хоть иронии; добрые глаза глядели ровно и с тем бесстрастным доброжелательством, с ка­ ким они смотрели на облака, на снежную дорогу, на сопки... Если бы развернуть это выражение в членораздельные звуки и связную речь, то оно значило бы, вероятно: есть на свете облака и солнце, и снег, и дорога, и камни. Есть маленькие холмики и огромные горы... И есть жалкие станочники и могущественные Бурмакины... И все это от века и навсегда. — «Теперь, не иначе, — к заседателю поедет», — прибавил он с таким выражением, как будто это тоже написано в предвечных законах этого хо­ лодного каменистого мира»... Вот образ и формула, в которых раскрылась суровая сущность жизни ленских станочников, обитателей берегов великой северной реки. Образ камня становится основным; все впечатления Короленко от жизни и быта страны оказываются точно замкнутыми и скованными узкими рамками «каменного мира». Этот образ как будто давит художника, гипнотизирует, преследует его на всех путях, ион все время упорно и неотступно возвращается к нему; «голые камни», «холодные камни», «мертвые», «бесплодные», «равнодушные» и т. д. и т. д. (См. «Соколинец», «Последний луч», «Государевы ямщики», «Феодалы», «Мороз» и др.). Эти видения и образы формируют и обуславли­ вают у Короленко всю целостную поэтику северного сибирского быта по­ добно тому, как законы каменного бытия формируют и обуславливают весь уклад жизни «на этих берегах», «у этих камней». В очерке «Последний луч» Короленко рассказывает о подслушанном им уроке на Нюйском станке, в одном из самых гиблых мест севера («Несколько убогих избушек задами прижимаются к отвесным скалам, как бы пятясь от сердитой реки. Лена в этом месте узка, необыкновенно быстра и очень угрю­