Сибирские огни, 1927, № 1

111 . Проблема народного характера (национального или областного) является одной из труднейших в науке. Всякие обобщения в этой сфере чрезвычайно рискованны и опасны, и потому современная наука старается обходиться без них или пользуется ими, как рабочими гипотезами. Иначе мыслит художник. Он чувствует себя свободнее и смелее учено­ го, он безбоязненно ставит проблемы, перед которыми иногда отступает осто­ рожная мысль ученого. Сохранилось замечательное письмо Короленко к В. А, I ольцеву ПО' поводу «Слепого музыканта». В этом письме Короленко спра­ шивает мнение Гольцева и «вообще сведущей публики» о «психологической развязке стремлений слепого к свету». «Конечно»,— добавляет он,— «возмож­ ность такой развязки есть лишь гипотеза, но мне лично кажется, что худож­ ник в подобных гипотезах может чувствовать себя свободнее ученого»1). Вот с этой-то свободой и смелостью художника и подходит Короленко к проблеме национального- (в данном случае, областного) характера. О том, как понимал Короленко свою задачу, можно судить по одному случайному, но знаменательному признанию, которое обронил он в своих воспоминаниях о Толстом. «Жизнь кидала меня таким прихотливым образом»,— говорит он:— «что мне пришлось видеть, а, главное, почувствовать все слои русского народа, начиная от полудикарей-якутов или жителей таких лесных углов евро­ пейского севера, где не знают даже телег, и кончая городскими рабочими»2!. Чрезвычайно характерно для Короленко это признание. Он не говорит: узнать или познать, но именно почувствовать, т.-е. чутьем художника постичь основные черты характера, уловить какие-то скрытые силы, которые связы­ вают человека со всем окружающим бытом, и, прежде всего, с природой. И на фоне сибирского пейзажа, в призме его образов, стремится Короленко- «по­ чувствовать» душу сибиряка, и уловить смысл его существования. И, как всегда у художника, один образ, часто совершенно случайный, проясняет всю сложную -цепь человеческих отношений и позволяет раскрыть до конца (в глазах художника) то или иное явление. В данном случае этим образом явилась для Короленко глубоко поразившая его картина ночной пе­ реправы во время рекостава. Река- уже, начинала «становиться», сообщение между двумя- берегами было уже прервано, и очередные ямщики с лошадьми и санями уже заблаго­ временно перебрались на другой берег, чтобы: поддерживать почтовое сооб­ щение без переправы. «Здесь»,— рассказывает Короленко-:— «у них не было никаких строений. Под огромной скалой мы увидели широкую яму, в которой ютились и люди и лошади. В середине горел костер из целых стволов листвен­ ницы, и дым подымался кверху, смешиваясь с падавшим из темноты снегом». «Ледоход затя-гивался, и люди жили, т. о., вторую неделю. Огонь осве­ щал угрюмые истомленные лица ямщиков. Лошади фыркали под каменными стенами огромной землянки. Порой, когда костер вспыхивал ярче, вверху по­ являлись то кусок нависшей стены, то группа лиственниц... Появлялись, стоя­ ли мгновение в вышине, как будто готовые обрушиться, и опять исчезали»... «Я вспомнил»,— говорит Короленко,— «старинное слово «ямы» и мне по­ казалось, что я понял происхождение этого термина. Не в таких ли «ямах» начиналась в старину «ямская государева служба», не отсюда ли самое слою «ямщик». Таким образом, здесь, в этой мрачной фантастической картине, «точно выхваченной из XV I века», раскрылась художнику сущность этой г) Архив Гольцева... стр. 120. 2) «Гол. Минувш.», 1922, И, стр. 12.