Сибирские огни, 1927, № 1

точно клочки синего неба, упавшие на землю и оправленные в изумрудную зелень... И от всей этой тихой красоты становилось еще печальнее на сердце. Казалось, сама пустыня тоскует о чем-то далеком, неясном в задумчивой истоме своего короткого лета («Марусина Заимка»), Так, в тоске изгнанника растворяются все элементы очарования при­ роды, тоска и грусть окутывают ее, пронизывают— и на миг происходит то светлое переживание слияния с природой, которого так жаждет и к которому стремится художник. Но этот момент светлой печали единственный в твор­ ческих переживаниях чужой страны. Основным и центральным мотивом его сибирских впечатлений остается ощущение тоски и холода, сознание гиб- лости этой «холодной и равнодушной страны». «Когда мои воспоминания об­ ращаются к Сибири»,— говорит Короленко в «Последнем Луче»,— «в моем воображении невольно встает эта темная щель, и быстрая река, и убогие ла­ чуги станка и последние отблески уходящего солнца, гаснущие в печальных глазах последнего потомка какого-то угасающего рода...». Таков итог, под­ веденный самим художником. II. Анализ сибирской темы в творчестве Короленко нами начат с пейзажа. На пейзаже, вообще, отчетливее всего проявляется мастерство художника и раскрываются его интимнейшие стороны. Но в творчестве Короленко опи­ сание природы, вернее сказать, ее художественные переживания играют со­ вершенно' исключительную роль, и здесь возможно говорить даже об особом месте Короленко в русской литературе. Когда мы вскрываем литературное значение писателя, мы обязаны вдвинуть его в линию общелитературного развития, устанщшть ту литератур­ ную традицию, которая создала и воспитала писателя, или с которой он, на­ оборот, боролся, укрепляясь и вырастая в этой борьбе. И с этой точки зре­ ния, Короленко давно уже вошел в историю русской литературы, как ученик Тургенева, особенно в области пейзажной живописи. Необходимо глубже вскрыть смысл и значение этой формулы. Известно, как часто и в каких многообразных применениях вводит Тургенев в свои произведения пейзажи. Но1среди этих разнообразных при­ менений все же можно наметить два основных момента. С одной стороны, пейзаж— извне, как рамка или как некое любование природой; с другой пейзажная картинка служит как бы параллельным образом, в связи с кото­ рым раскрывается смысл тех или иных переживаний героя. Это то, что можно назвать симпатическим переживанием природы- Мир чувств человека как бы переводится на язык линий, красок и звуков природы. Природа как бы сли­ вается в сочувственном переживании с настроениями действующих лиц. Мож­ но напомнить такие достаточно общеизвестные1примеры, как, например, знаменитая сцена в «Асе»: герой, охваченный и встревоженный новым, еще неосознанным и смутным чувством, переезжает ночью реку, и такое же тре­ вожное оживление он видит и в испещренном звездами небе и в темной и хо­ лодной глубине реки, где также «колыхались и дрожали звезды». Или, не ме­ нее известный эпизод в «Вешних Водах», когда внезапно налетевший вихрь бросает *Цжемму в об’ятия Санина, символизируя тот внезапный порыв любви и страсти, который происходит в их душах. У Достоевского пейзаж играет более скромную роль. Он совершенно отсутствует, как самоцель, как самодовлеющая отдельная картина, но он присутствует исключительно, как часть настроения, как аккомпанимент и