Сибирские огни, 1927, № 1

Ощущение этой обреченности, сознание враждебности природы нало­ жило и особый отпечаток на восприятие ее в творчестве Короленко, придало особое и своеобразное освещение его рисунку. От его образов веет «мраком и холодом»: «холодная и дикая пустыня», «холодная мгла», «хмурые и холод­ ные сопки», «угрюмая сибирская река», «угрюмые берега», «угрюмые лица ямщиков», «угрюмый пейзаж», «угрюмые скалы», «обширная и угрюмая Си­ бирь», «темная и траурная кайма леса», «унылый гул лиственниц», «сумрач­ ные скалы», «сумрачные, безучастные, горы», «смутные берега», «мертвые и бесплодные камни», «равнодушные камни», «тяжелое бесстрастное однообра­ зие сибирского пути», «пустынная река», «пустынные ущелья», «проклятая щель»— Лена!,— все это рисует и создает образ «печальной и мрачной стра­ ны». «Какая это' сторона, не знаешь, что-ли»,— спрашивает один из при­ шельцев: «... Гора да падь, да полынья, да пустыня... Самое гиблое место...». Сибирская поэтика Короленко-— поэтика гиблого места. Правда, в эту поэтику вплетаются иногда и другие мотивы. Иногда на этих бесплодных и мертвых камнях не раз с восхищением остановится взор художника,— но эти редкие минуты служат ему как бы только для того, что­ бы оттенить и еще резче подчеркнуть все время скорбно сознаваемый, мрач­ ный и холодный, основной тон страны. С этими настроениями сливаются, усиленно питая их, настроения из­ гнанника,— человека, оторванного от родины, от обаяния другой, светлой и ласковой, природы. Эти переживания особенно четко и рельефно отразились в «Соколинце», «Ат-Даване», «Марусиной Заимке». «Минуты, часы безмолв­ ной чередой пробегали над моей головой, и я спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда тоска так властно овладевает сердцем, когда «чужая сторона» враждебно веет на него всем своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, не­ одолимою далью все эти горы, леса, бесконечные степи, которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным... подавленное, но все же неотвязное горе, спрятанное далеко-далеко в глубине сердца, смело поды­ мает теперь зловещую голову и среди Мертвого затишья во мраке так яв­ ственно шепчет роковые слова: «навсегда... навсегда... в этом гробу, на­ всегда...» («Сокелинец») • Или: «Река, загроможденная белым торосом, слегка искрилась под се­ ребристым и грустным светом луны, стоявшей над горами... С того берега... ложилась густая и неопределенная тень, вдали неясно виднелись береговые сопки, покрытые лесом, уходившие все дальше и дальше, сопровождая плав­ ные повороты Лены. Становилось и жутко и грустно при виде этой огромной ледяной пустыни» («Ат-Даван»). И в тех же скорбных тонах уныния и печали передает он обаяние ко­ роткого северного лета. «Северное лето»,— вспоминает художник,— «оно пы­ шет жаром и сверкает своей особенной прелестью, тихой и печальной». В эту пору ещ е более оживают иобостряются настроения изгнанника, и ему ка­ жется, что летом «еще больше томит» «безмолвная красота пустыни» и в ее молчании томят какие-то смутные, «реющие, как туман, желания и образы». И это ощущение тоски и какой-то жути ни на миг не покидает автора. Оно сопровождает его- даже в самые светлые, редкие минуты1созерцатель­ ного восхищения. «Дальние горы, обвеянные синеватой мглой, реяли и, каза­ лось, расплывались в истоме... Легкий ветер шевелил густые травы, пестрев­ шие разноцветными ирисами, кашкой и какими-то еще бесчисленными жел­ тыми и белыми головками... Кое-где открывались вдруг неоольшие озерки,.