Сибирские огни, 1927, № 1

детали, и часто художник обходится совсем без них, рисуя вместе с тем от­ четливую и четкую, подлинно-сибирскую картину, но это своеобразие сибир­ ского колорита передается им в эпитетах, сравнениях, во всей системе обра­ зов. И, с этой стороны, незабываемыми1остаются в русской литературе его ленские пейзажи, картины1ленского ледохода и его замечательные поэмы си­ бирского мороза и полярного сибирского солнца, только* один раз в году оза­ ряющего убогие лачуги, приютившиеся у отвесных скал в какой-нибудь про­ клятой и гиблой щели. С очерками Короленко впервые вошли в русскую литературу картины нашей северной Сибири во всем их разнообразии и своеобразии. Он зарисо­ вал ее суровые морозы, когда всё тонет «в сером, холодном, непроницаемом, точно выжатом из воздуха, тумане»; он сумел уловить и передать напряжен­ ную и «чуткую пугливость воздуха», в котором «треск льдины вырастает в пушечный выстрел» и «падение ничтожного камня гремигг, как обвал». Он пе­ редает обаяние морозного солнца якутского неба, с его «желтыми, густыми и косыми лучами» и обаяние «холодной и унылой красы» сибирской ночи, «когда вверху мигают звезды, ровною пеленою уходят вдаль снега и спокой­ но чернеет гребнем тайга» или, когда встает над Леной луна, «красная, как кровь», когда во мраке «несутся тяжелые, безобразные громады и во’ всей lafire идет точно шорох и туманный шопот». Он зарисовывает сибирские по­ лярные «холодно-молочные» белые туманы*, которые «тянутся без конца, сви­ ваются, развертываются, теснятся на сжатых скалами поворотах и бесшумно втягиваются в пасти ущелий». Так, в каждом явлении схватывает Короленко его художественную спе­ цифичность, и один за другим сменяются на страницах «сибирских расска­ зов» суровые и печальные приленские виды: встают «огромные и причудли­ вые», «молчаливые» ленские горы, со склонами, по которым цепляется жидкая листвень и которые усеяны, трупами деревьев, «запорошенных снегом, с вырванными из почвы судорожно скрюченными корнями»; встают в «одно­ цветной синей мгле», «суровые пятна» темных, «величественных и сумрач­ ных» скал; «смутные берега» и «пустынные, заснувшие ущелья» и, наконец, «угрюмая», великая сибирская река», то «разливающаяся, как море», «сли­ вая водную гладь с золотом заката», то кипящая и рвущаяся в «немом отчая­ нии», стремясь «пробиться на волю из мрачной щели», то швыряющая огром­ ные льдины в борьбе «со страшным сибирским морозом». И, кажется, все вре­ мя слышишь, вернее, чувствуешь простодушное восклицание старого станоч­ ника: «господа расеейские, есть ли еще где такая сторона на белом свете!»... Но есть одна особенность в этих Короленковеких сибирских пейзажах. Гонкий и чуткий художник, он, однако, никогда не сливается с тем, что ри­ сует, не одухотворяет своим сочувственным переживанием, не софевает те­ плым и* ласковым участием, как. например. Вальтер-Скотт пронизывает пла­ менной любовью патриота скудные и суровые пейзажи Шотландии, как, на­ пример, сливается в симпатическом переживании^: природой сам же он в своих ветлужских пейзажах. Не трудно найти и указать причину этого разлада. Критика уже обра­ тила внимание, что пейзаж Короленко всегда тесно связан с человеком. При­ рода, отчужденная от человека, никогда н*е радует автора. Отчетливее всего ото вскрыто в лучшей, по нашему мнению, статье, посвященной творчеству Короленко— в статье А. Дермана. «Природа не только не радует, но как-буд- то угнетает автора своей отчужденной от человека красотой, как невеселые Л1ысли вызывает в человеке впусте стоящий дом, не заселенный теми, кто в