Сибирские огни, 1927, № 1

МАРК АЗАДОВСКИЙ. ная, беспокойная река, и большие беспокойные птицы, бросающие в воздух жалобные и хищные крики,—все это является лишь фоном, на котором раз­ вертываются «хищники-бакланы», «Костюшки— рваные ноздри». И когда, несколькими страницами ниже, встречается точное указание автора, что действие происходит в Западной Сибири, эта географическая под­ робность воспринимается уже, как нечто знакомое, известное и само-собой разумеющееся. Сила художественной убедительности— не в ней, а в общей системе всех образов, в которых воплотил автор черты сибирского колорита. Иной метод, напр., у Омулевского. Любопытно сопоставить этот отры­ вок с каким-нибудь из стихотворений Омулевского. Возьмем хотя бы стихо­ творение «Близ границ Монголии», по мнению критики, наиболее выдающееся по ярко выраженному в нем сибирскому колориту. «Еду я. Саянские хребты (Тешат глаз мой вечными снегами!). Я дремлю. О родине мечты (Золотыми ка­ жутся мне снами). Чу... Монгол... Луна глядит с небес, (Как он пал пред кем- то на колени» и т. д. Затем упоминаются «причудливые тени» «темного леса», «седые великаны», «голубые туманы» и пр. Мне приходилось уже останавливаться на анализе этого стихотворения в рецензии на книжку Н. Чужака— «О сибирском мотиве в поэзии». Мне ка­ залось тогда, как кажется и теперь, что творчество Омулевского совершенно лишено этого уменья передавать specificum страны в художественном пла­ не. И ярким выражением этого служит как раз приведенное, прославленное критикой (особенно Н. Ф. Чужаком), стихотворение. «Сказать— «Сибирь родная»— писал я в этой рецензии—еще не значит поэтически говорить о Си­ бири. Стоит только вместо Сибири подставить какой-нибудь другой геогра­ фический термин— и колорит бесследно исчезнет. Омулевский не умеет найти слов, которые передавали бы то единственное, непохожее, что отличает одну местность от другой. Можно ли было бы догадаться, о какой стране идет речь, если бы не было этих, щедро разбросанных географических и этногра­ фических подчеркиваний: «Саяны», «Монгол» и т. п.?*). Этими подчеркиваниями читателю сразу же сообщается, что перед ним, а затем уже целый ряд общих, всегда повторяющихся, трафаретных образов как бы пригоняется к этому, заранее данному, «сибирскому». Читатель должен поверить, .что этот «чудесный лес» есть именно си­ бирский лес, что «золотые великаны»'— подлинно сибирские горы и т. д. Все это достигается настойчивым повторением на разные лады, что это «Сибирь», «сибирское» и т. д. Словом, происходит как бы некоторый художественный гипноз. Не то у Короленко. Его художественный метод совершенно противопо­ ложен. Соответственно этому является иным и процесс художественного вос­ приятия у читателя. У Короленко впечатление сибирского не навязано зара­ нее, но является итогом, к которому стягиваются все отдельные художествен­ ные детали. В первом случае— у Омулевского— Сибирь для читателя является исходным пунктом, во втором— у Короленко— завершительным. Короленко чужда такая обобщающая манера изображения, которая подменяет чуткую художественную фиксацию общими, подчас рассудочными, элементами и которая не в силах подметить и закрепить детали. В равной степени ему чуждо и этнографическое письмо Тана или другйх аналогичных художников: местные слова, местные термины, географические названия и этнографические тонкости— для него только случайные, отнюдь не главные, *) Подробнее см. **. Азадовекий. Из литературы об областном искусстве. Изв. Гос. Инст. Нар. Обр. в Чите, в !. Чита. 1923 стр.