Сибирские огни, 1927, № 1

принять страну, как некую целостную реальность, как некое закономерное бьгтие. Нужно было охватить и художественно воссоздать особенности быта и природы этого1особого мира, художественно- прочувствовать и связь, найти и выработать средства для передачи их своеобразия. Эти-то новые задачи в понимании и трактовке «сибирской темы» и поставил впервые Короленко, отчетливо сформулировав их в цитированном выше письме. Свою художественную задачу Короленко понял, прежде всего, как не­ обходимость уловления и определения того специфического, что составляет особую, неповторимую сущность именно сибирской природы и сибирского быта. И уже в самых ранних его впечатлениях мы наблюдаем стремление уло вить и поэтически определить это своеобразие, стремление, найти его худо­ жественную формулу. С этой стороны чрезвычайно любопытна и ценна одна из самых первых его записей в «Дневнике» 1881 г., где он фиксирует свои первые впечатления, навеянные сибирским пейзажем. «Мы вышли на берег, пока происходила грузка. Место это носит на- шание Аямина бора. Действительно,— убогий белесоватый тальник сменялся на этом берегу высокими деревьями. Но в этом месте, собственно, бора уже ие было. Вместо- него, на далекое расстояние виднелись старые пни — остатки прежнего леса. Между ними стлался беленький мох и листья брусники. Ко-е где еще торчали отдельные «лесины», рисуясь бледною зеленью на бледной, холодной синеве неба. Дальше деревья становились все чаще и, наконец, глаз встречал уже действительный бор. Весь пейзаж, с темной рекой, схваченный белыми песками, с бледной зеленью и бледным небом,— носил какой-то особенный, сибирский отпечаток, Гихо, грустно и бледно, точно все это недорисованный1или поблекший ландь шафт великого мастера или неоконченная работа творца. В бору не было слышно ни стука дятла, ни голосов птиц. Он стоял безмолвно и, казалось, ожидал первых ударов зимы, чтоб замереть окончательно»1). Таким образом, первы-е сибирские впечатления писателя связывались с ощущением какой-то бескрасо-чности, -грустн-ой тишины, бледности. Недо рисованный, поблекший пейзаж,— вот найденная художником формула-, и упорным, настойчивым применением эпитета «бледный» он внушает ее чита гелю. «Бледная зелень, «бледная сине-ва», «белые пески», «бледное небо» и т. д. Задача определения этого сибирского <-specificum‘a» стояла и перед другими художниками, воспроизводившими в своем творчестве Сибирь. Но, как уже сказано, по' большей части, в их творчестве наблюдалось загромо­ ждение этнографией, диалектологией и пр. Асеев очень удачно называет гакую манеру письма— «музейным методом описания». «Такой метод»,— пи­ шет он,— «приводит обычно- к распылению внимания, фиксации его- на мест­ ных словах и бытовых подробностях, характерных только во временных усл-о виях». Такие писатели «слишко-м близко по-дносят картину к глазам читате ля, утомляющего внимание на рефлексах, очень ярких, но никогда не всссо здающих главных характерных черт страны»2). Само собой, это не означает требования, чтобы художник совершенно избегал резко-подчеркнутых couleur !осаГных моментов; задача в том, что­ бы умелы-м их применением создать ярко-индивидуальный рисунок. Конечно, ‘ ) н. Г. Короленко. Полное посмертное собрание сочинений. Дневник, т. 1. Гос. Изд. Украины. 1925; стр. 22. 2) Н. чужак. Сибирский мотив в поэзии. Чита, 1921 (в приложении-ст. Н. А се ­ ева «Сибирская бась»; стр. 87).