Сибирские огни, 1926, № 5 — 6
Груняшка просыпается—и обмирает: не во сне и не в лесу, а на яву, здесь в сенцах все это происходит; и не чужой человек навалился на нее, а свой. — Не пугайся, ягодка... проститься пришел, а ты кричишь. Эх, Грунь ка! Успокой ты мою страсть кипучую... тянет меня к тебе до помрачения ра зума! Упиться хочу... Трясется, лицо помертвело, страшный. Одной рукой обнимает, а другая шарит по телу, царапает сквозь платье... — Не бойся, спят все... В город возьму, барынькой сделаю. Грунька забилась, застонала. Василий Иваныч зарычал: — Силой возьму свое, молчи! Задушу! Мне теперь все равно. Не проснись в эти минуты Павел Егорыч, не скрипни он дверью— при кончил бы Василий Иваныч Груняшку, добился бы своего. — Так, так, зятек... Насильничать, покеда жена спит? Аль по уговору у вас тут? Павел Егорыч стоял в дверях и глядел волком. Груняшка заскулила. — Папаша, ни звука!— прохрипел Скородумов,—Заклинаю последним словом! Как понимающего мужчину прошу. Уходя—в сторону Груняшки:— А ты— дура! После жалеть будешь. Рыба ищет места, где глубже, а человек, само собой, где лучше. Вшей кормить в казармах или в окопах у Василия Иваныча не было никакой охоты, а порох нюхать да пулям кланяться—тем более. Подмазали они с Павлом Его- рычем в Кривореченске, где требовалось, поговорили с глазу на глаз с кем сле дует— и зацепился ловкий человек за стул в канцелярии кривореченского во инского начальника, так зацепился, что никакими приказами не отцепить. Урядник, узнав об этом от Павла Егорыча, обрадованно охнул; — А как-ж иначе? Я-ж говорил... я-ж знаю! Через некоторое время от Василия Иваныча получилась писулька, в ко торой он просил прислать «продукции и деньжат».— «Время военное, папа ша,— писал он Павлу Егорычу,— у меня много врагов здесь скопилось. Надо позицию укреплять и связь постоянную держать». О жене и Груняшке писал вскользь— просил поклон передать, за делом наказывал смотреть и «блажи в голове не держать»:— «Анфиса Павловна пусть не беспокоится о моей судьбе, пусть себя бережет и холит, как подобает солдаткам всего мира. Груняшу гтрошу приучать к дальнейшему делу». «Продукцию» Анфиса решила отвезти сама. — Чурбан я деревянный али живой человек!— отрезала она, когда Павел Егорыч стал ее отговаривать от поездки.— К мужу хочу! Своими глазами хочу посмотреть за его новой жистью! Василий Иваныч жил на вольной квартире, жену свою он встретил не приветливо, как чужую. Когда Анфиса заикнулась, чтобы он «в город ее взял для законной жисти»,— разгневался сильно: —- И в уме не смей держать! Чтоб в первый и в последний раз... Не позволю я никому подрывать своей военной карьеры! Поняла? Анфиса поняла по-своему: не хочет больше жить с ней муж, другую на шел, городскую. Разрюнилась. Скородумов заметался, как уж под вилами. — Ах, эти ваши слезы! Устаревшая тактика и стратегия— не помо жет... Поглядела бы в зеркало прежде, чем говорить несуразности... Баба, дура, уродина последняя! «В город хочу... законная йись»... Будь Груняшка моей
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2