Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

ку скажи, чтоб тревогу ударил... Незамедлительно! По именному высочайше­ му приказу! Нарочный языка не успел размочить как следует— единственный коло­ кол уже вой поднял всполошный. Заболотьинцы сначала перепугались: горим, пожар!..— вскакивали, очумело выкидывались на улицу, орали и ругались, не видя огня и дыма. А староста уже бежал по порядку и кричал: — На сходку! Царский приказ! На войну собирайсь! Такая кутерьма поднялась, что хоть святых вон выноси. В тех избах, где мужикам на войну приказано было собираться— печи затопили, сборы, галдеж, рев. Мобилизованные медовухи раздобыли, песни загорланили, про­ щаться по родственникам пошли. Заболотье гудело и канителилось всю ночь. Пришлось собирать своего мужа и Анфисе. В глазах у бабы— туман и соль, сердце шершавым комком подкатилось к горлу, руки дрожат, ноги под­ кашиваются, а Василий Иваныч ходит гоголем вокруг стола, угощает своих друзей-приятелей, словечки рассыпает: — Что-ж, повоюем!.. Постоим мы головою за родину свою... как сказал Михаил Юрьич, наш высочайший автор Демона и Тамары... Кушайте, дорогие мои друзья и соотечественники, пейте и веселитесь. Об одном умоляю— не омрачайте моих последних часов печалью вздохов. Анфиса Павловна, яишин- ки с ветчинкой желательно. Груняшка, еще бражки! За христолюбивое наше воинство! Ура!.. — За окончательный разгром врага и супостата!— подхватывает \рядник. — И за скорое свиданьице,— с улыбочкой добавляет попадья. Павел Егорыч пьет мало, язык держит за зубами, его лоб все время мор­ щится гармошкой. Он недоволен, что зять расстается с домом, с женой так легко.— Кажись, рад даже,— думает Павел Егорыч, посматривая исподлобья на Василия Иваныча.— Хоть бы при людях, постыдилея. — Либо— грудь в крестах, либо— голова в кустах!— хорохорится Ва­ силий Иваныч.— На другое я не согласен... категорически заявляю! Урядник, пьянея, мычит: —- Василь Аныч... ты ж— нестроевой... Писарь, вить, ты. В тылу оста­ вят, при штабе. Ты ж с умом. Груняшка встревожена, в груди у нее бьется пташка, запутавшаяся в силках, ее знобит. Подойдет к Анфисе, спросит, посмотрит— глаза, щипать начинает: лук ядреный чистить легче, чем в Анфисины глаза смотреть; на Ва­ силия Иваныча взгляд бросит— потом холодным обливается; о себе подумает— голова кругом. — Вот... уйдет он на войну и все переменится: жить мне по-другому яридется, Анфиса придираться начнет, заест, а может— и совсем прогонит. Опять— в нужду, в лохмотья, на черную работу... Смеяться начнут, дразнить. О книжках, про ученье— и думать брось! Хотелось убежать куда-нибудь, забиться в темный-темный угол и запла­ кать. От усталости и горьких дум на рассвете свалилась в сенцах. Приснился ей страшный сон: повстречалась она в лесу с каким-то незнакомым человеком, большой такой, косматый... перепугалась на-смерть, побежала— он за ней. Догнал, облапил, подмял под себя, рвет на кусочки новое, голубого сатина, платье. Груняшка— кричать, вырываться... Вдруг он говорит ей знакомым голосом: — Не кричи... это я. Т|ише...