Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

и самой деревне убивали. Глухое место было, чо и говорить. Дома все драньем крытые. Толстый перебил его. — А почему ваша деревня Кочегаркой называется? Спрашивал в сель­ совете вашем— никто не знает. По речке, говорят. А речку почему так на­ звали? Молчат. — Кому знать из молодых-го, старо дело-то это. Туг, мил человек, ¡г старину тако место было, что—о-о. Одно зверье только жило. Взял да и при­ бежал кочегар с барнаульских заводов— наказывали их тамо-ка, бают, шибко здорово— не вытерпел значит— и поселился это место. После-то речку и на­ звали Кочегаркой, да и деревню тоже. Слово о заводах ударило в голову тонкого, он выпрямился, лицо его стало светлее, посмотрел вокруг, поглядел на старика и одним ухом стал при­ слушиваться к разговору. — Опосля на гриве, там вон, на лбу-то, караул поставили, беглых ло­ вить. С той поры и зовут гриву Караульной. Бегали должно с завода-то, как бродяжки, значит, ну и ловили их караульны и назад оборачивали. — Гм,— промычал толстый. Он достал записную книжку и, переспрашивая старика о слышанном уже, записал в нее и о деревне, и о Караульной гриве, и о беглом кочегаре, Степанида добавила в чашку молока и черемухи подсыпала. Панкрат подвинулся ближе к столу и ровным голосом тянул рассказ: — Век свой доживаю, мил человек, на белом свете, смотрю это, и все лучше житьем народ налаживается. Скрипнули половицы под тяжелым телом Артамона. Артамон сел на лавку около двери, бороду разгладил, на отца при­ крикнул: — Лез бы на печь, отец, да не мешал добрым людям обедать! Тонкий ткнул в хозяина неодобрительным взглядом. Толстый перестал жевать шаньгу, как бы от удивленья рот его при­ открылся: — Старик, наоборот, разговором своим удовольствие доставляет нам. Усы Артамона ощетинились. Он поворотился боком к столу, взглядом уперся в угол печи: — Ране-то, скажем к примеру, по всей зиме у овинов мерзли, а эти гады— в день обмолотят и делу конец. Ну и со жнитвой то же самое—-машина все. Я с молоду еще ездил с батюшкой, покойна головушка, в Расею—шесть недель в дороге, а таперича, бают, от Новмиколаевска по жалезной-то дороге только пять ден. Не ездил я на ней, не знаю— хорошо, нет ли. Трясет, поди, шибко, качат? В открытое окно показалась жирно намазанная скоромным маслом голова Максима и тотчас же опустилась. Он слушал разговор сидя на зава­ линке и ожидал, когда скажет отец, кому везти проезжающих. Из-за стола вышли проезжающие, не молясь. Опять из кухни выглянуло лицо Аграфены. Артамон громко кашлянул— он считал это большой обидой; нанесенной ему. Толстый поблагодарил за обед и дал Степаниде хрустящую рублевую бумажку. Тонкий, утягивая голову в плечи, сказал только: — Спасибо. Панкрат также встал, подошел к голбчику, взялся за край его: —- А вы по какому делу едете, мил человек?— спросил он.