Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

Чуйский тракт— медовые грозы, паху­ чая хвоя, горы и долы, кержачьи деревни да заимки. На чуйском тракте заводов нет. Мухачев— городской рабочий, но все еще кровно связанный с родной дерев­ ней, рабочий поневоле. «В заводе шумном и седом, Где тяжкий стон и грохот стали, Я не забыл родимый дом С одним окном в лесные дали. Я знаю, там теперь весна И дни березкою запахли, Ночами тонкая луна Роняет звончатые капли. Но мне не слушать этот звон, И там, над талой грудью взвозов, Не подниматься на уклон В толпе веселых лесовозов. Ночами рыхлый снег не мять. Не обнимать, шутя, осину... Родимый край, прости меня За то, что я тебя покинул». Зато как радостно возвращение к ми­ лым полям. «Широко и славно распахнулись степи В голубом покое, в шелковом просторе. - Осторожней, путник!— Как огнем ослепит Серебристой пеной гречневое поле! Облака сухие, что воздушный город, Поднялись высоко над степной равниной. Заломивши шляпу, распахнувши ворот, Я иду к сельчанам тихою дорогой. Осыпалась лунность на крутые плечи, Засыпали птицы где-то за снопами, Только мы, сельчане, праздновали встречу В золоте пшеничном с острыми серпами». Но в деревенскую любовь свою Му­ хачев настойчиво вносит лейтмотив го­ родской и современный: «Старики— они былое. С ними нам не по пути». Поэт, «сочинитель песен и стихов», не боится полюбить «гулящую Маньку», что, всерьез, не простила бы деревня. «Если жизнь мы стали перекраиваго, Проститутку я перекрою». Деревенская любовь Мухачева^-не цель, а средство... Может быть ярче всего промежуточ­ ное мировоззрение И. Мухачева вылилось в стихотворении «Товарищ, не грусти». Вот несколько строф: Ты хочешь бури? Ну и что-ж? Она придет, дохнет сурово. И снова хлынет звонкий дождь В пожаре молнии багровой. Пока же, милый мой, смотри. Отдавшись тяжкому покою, На ленту вспыхнувшей зари Над голубеющей рекою И верь, как веришь в цвет зари И в беспредельность горизонта, Что над землей уже горит Неугасающее солнце. На языке символики Мухачева, если не ошибаюсь, это значит: была революция, взрывы ее придут еще неизбежно, как гроза, и позовут нас, а пока, в передыш­ ку, будем любить в жизни то, что у ней есть. Эта философия нашей эпохе не по пле­ чу, но она передает лирические ощущения громадного у нас крестьянского слоя,, растущего в пролетариат. В искреннем отражении этих ощуще­ ний— большое социальное и художествен­ ное значение книжечки Мухачева. В. Итин. Леонид Завадовсхий.— «Вражда»— рас­ сказы. Литературно-художественная би­ блиотека «Недра». Изд. «Новая Москва». 1926 г., стр. 152, тираж 4000 экз., цена 1 р. Среди множества молодых авторов с бледными книжечками рассказов о дерев­ не, о революции— особенно отрадно от­ метить книгу Л. Завадовского «Вражда». В противовес превратившемуся в трафа­ рет сопоставлению— белых «гадов» и крас­ ных революционеров, отдающих свою душу за будущее,— Л. Завадовский ри­ сует нам жизнь такою, какой она есть простым образным языком, с полным зна­ нием быта, обстановки и действия, а главное— Завадовский редко говорит, что это де, мол, происходит в революцию— читатель сам это чувствует. В книге дано всего семь рассказов- семь ярких кусков жизни, из них три о Сибири («На белом озере», «Бурун» и «Вражда»). Автор прекрасно знает дерев­ ню, он чувствует ее, и это ощущение пе­ редает читателю; ему знакома и глушь, где все село трепещет перед собакой («Ищейка Фред»), ему знаком охотничий быт («Вражда»), наконец, он прекрасно ри­ сует собаку («Бурун»). Автор умело спра­ вляется с материалом, и слово у него ве­ сомо, как зерно. Непосредственно о днях революции и НЭП’е автор говорит в большом и хоро­ шем рассказе «Никитино счастье». Доста­