Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

Другие— охотники, бродяги и крестьяне, знают закон и строят свою жизнь в соответствии с его велениями. Они— деятельны, энергичны, но и их, как братьев Верхотуровых, постигает иногда несчастье. И тогда вступает в свои права закон жизни, неумолимый и жестокий, как пещерные законы ди­ ких наших предков. Охотники в «Наследстве капитана Алешкина» погибают потому, что они темны и невежественны. Они взяли у тифозного больного его вещи. По- этому-то рассказ не оканчивается смертью Алешкина, когда тема от обре­ ченности неприспособленных кажется уже исчерпанной. Рассказ «Наследство капитана Алешкина» представляет собой как бы мост от цикла рассказов об обреченных колчаковцах к группе произведе­ ний, раскрывающих внутреннюю жизнь тайги (деление это, конечно, не хро­ нологическое, т. к. цикл «Путь, не отмеченный на карте» написан Гольд бергом в 1923-25 г. г.). VI. Таежная деревня. Крестьяне в цикле «Путь, не отмеченный на карте» не играют почти никакой роли. В повести «Болезнь» поручик Канабеевский живет среди крестьян, но жизнь крестьянская нам почти не показана. Не показано и то, как крестьяне пришли к мысли арестовать поручика и выдать его красным. Крестьяне составляют как бы «фон» для личных переживаний поручика Ка- набеевского— одного из «обреченных». В других произведениях этого цикла крестьяне тоже появляются эпи­ зодически и только для того, чтобы еще ярче подчеркнуть обреченность об­ реченных. В повести «Путь, не отмеченный на карте» Степанов («носитель за­ кона») уюваривает своих спутников не заходить в попутное село: — Им (крестьянам),— говорит он,—наплевать и на красных и на б елы х ... в одинаковой степени. (Курсив мой. Б. Ж.). Но мы попали в таежные дебри. Н а нас хорош е платье, у нас в'Ликолепн<е оружие, мы везем с собой кой-кикие зам а н ч и ­ вые для чалдона вещи... (Курсив мой. Б. Ж.). Спутники не послушались Степанова. И в результате один из них был убит вскоре по выходе из села неизвестными охотниками. Последняя глава рассказа называется «Мысли, которые не умирают». Дознались какие-то иннокеньтьевцы об узко-еланских новостях: у тамош­ них парней обновка завелась— полушубок новый у одного об’явился, шапку хоро­ шую добыл, другой— рубаху сатиновую. Откуда? Под мужичьим окриком затихает бабья трескотня. Но ее не утушишь сов­ сем. Вклинились мысли в бабьи головы. Не те ли, что тогда под шапками лохма­ тыми у мужиков шевелились? Тогда, когда провожали с угору этих мимоезжих. Будут эти мысли давить и беспокоить в долгие снежно-лунные ночи, когда обложат морозы крепко сбитые кондовые избы; будут они подымать с палатей и с голбчиков раньше петухов и гнать в серое предутрие на мороз, чтобы прислу­ шаться, приглядеться, не идут ли по заречью люди прохожие, бездельные? Не несут ли на себе лопать обрядную, винтовки обстрелянные?.. Нйчем не вытравишь этих мыслей. Потому, что в ясных, невозмутимых раз­ дольях тайги мысли родятся медленно и потом не умирают, не уходят легко и бес­ следно. Потому, что в обманном спокойствии тпйги появились ненужные, чужие неведомыми путями бредущие люди (Курсив мой. Б. Ж.). Не нужно думать, что крестьяне здесь выведены какими-то зверями, готовыми броситься и растерзать «чужих». Нет, пробуждение и нарастание жестокого инстинкта мотивировано по-своему разумно: