Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

— Не знаю... Может быть, сумасшедший, может быт, нет... Не знаю.. Наверное, сумасшедший. — Кормить пробовали? — Пробовали. Возьмет в рот и выплюнет, точно не понимает. Я сполз с повозки и пошел на звуки. — Николин? Да, он... Ноги его были подобраны под себя, голова с закрытыми глазами, со свисающими спутанными волосами почти лежала на деке скрипки, из которой тонкой струйкой лился однообразный, жуткий, не слышанный мной в его музы­ ке мотив. Каждый нерв липа имел какое-то самостоятельное бытие, отражал по-своему каждый ньюанс и искажал, точно пляской св. Витта, его лицо до неузнаваемости. Через определенные промежутки он как будто кончал играть, легко по­ правлял подбородок, стряхивал головой падающие волосы и продолжал по­ вторять те же музыкальные фразы. Особенно жуткими, щемящими сердце предчувствием казались эти перемежающиеся с музыкой перерывы. В них чувствовалась мертвенная неизменимая законченность. И головы над костром кривлялись, но слушали. В Эмильской долине он однажды в пьяном бреду сказал мне. — Вы знаете почему существует мир? Потому, что в нем заложен основной момент— творческий ритм. Его теория ритма была для меня не совсем понятна, но здесь у костра, вспомнив его слова, я понял, всего только одним мгновеньем, что он прав. — Абсолютна только бесконечность, остальное в мире вещей все к ней относительно. Дальше в порядке постепенности ритм дает закономерность и послед няя рождает законы, наиболее понятные и постижимые нами проявления пер­ вичной силы ритма. Здесь среди каменных, поставленных на ребро громадных плит и уте­ сов в нем, во всей его фигуре, в этих перерывах и страшных по своей закон­ ченности и закругленности музыкальных фразах я прочел, что тусклый огонек его жизни на перевале Орылгун-Дабан уже отгорел... В кучке сидящих что-то колыхнулось, легко треснуло и вместе с дымом из костра полетели, виясь, красные искры с мельчайшими черными угольками. Скрипач кончил свою музыку и упал замертво в костер. Забегали люди, угасал костер, открылись тряпки, потом четверо с трудом его подняли за руки и за ноги, оттащили по гремящему плитняку к склону горы, рядом положили смычек и скрипку, закрыли мертвое лицо фуражкой, и сами вернулись к костру. Завтрашний день, несмотря на глухую ночь, откуда-то из-за широких хребтов прокрадывался к обозу и неминуемо должен был взять свои часы и эту местность на перевале Орылгун-Дабан. В туфлях из бычачьей кожи ноги нестерпимо мерзли, но около костра мне, случайному человеку, места не было— огонь окружали три кольца голов, рук, ног, но кому-то я сквозь зубы пожаловался, и он посоветовал лечь между двумя верблюдами. Я не видел в темноте их тел, только чувствовал, что на мои шаги под­ нялись три громадных головы и блеснули фосфорисцирующими глазами.