Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

От бивака отошли верст 8, а к вечеру он подходил к остановке вместе с обозами, сделав лишних 16 верст, и следов особенного утомления заметно в нем не было. Такой человек может идти и имеет полное право жить... Видел смутно, как заснувший казак свалился клубком с лошади на земь, застонал от тяжелой боли в дреме, принял удобную позу и продолжал спать. Лошадь на худых ногах с вылезшим хвостом одна продолжала тру­ сить вперед. Пока я слышал где-то над собой голос человека, поднявшего меня, я шел одно время как будто бодрее, но когда опять взглянул на подползавшие к нам медленно небольшие холмистые склоны хребта Джаир и понял, что дви­ жение, это бесконечное движение, поглотившее весь долгий весенний день; все продолжается вдоль этих холмов,— всякие силы меня оставили. На четвереньках я сполз с дороги, пробитой тысячами колес. Солнце зашло. Тени черные легли в короткие пади. Стихал ветер. Как мельницы, много, много мельниц, шумели колеса. Хрустя о жесткую гальку, Шли люди в пыльных масках. Натолкнулся руками на отверстие в горе, лег и уснул. Долго спал я или нет— не знал. Может быть сутки-, может быть час Когда проснулся—была ночь, тихая, ясная, безбрежная и холодная. Я приподнялся на локоть и застонал невольно. Болела каждая кость, каждый мускул, каждый мельчайший нерв. Вышел из логова. Стал смотреть в землю, дорогу искать. Не нашел. Сзади меня из узкой щели провала взошла ущербная луна. Пустыня лежала широким, плоским телом во тьме. Я отстал о т людей, они уже впереди. Один в пустыне. Один. Вот и жизнь кончена. Вот какой конец-то. Не знал раньше, что это гак просто. Я думал, что, когда умирать буду, надо мной будут стоять хоть одни любящие глаза. Ногой тронул— хрустнул камень о камень. Глотнул слюну, чтобы овла- жить распухший от жажды язык. Молиться? Поздно. Кому? Богу? Теперь молиться, значит торговать­ ся с богом из-за двух часов жизни. Плакать? Влаги в глазах не было, не было влаги во всем теле. — Слушай, не много ли ты навалил на плечи одного человека? Но какое-то слово нужно сказать перед новой дорогой в другую страну? — Мама,—сказал, тихо позвал, повернул голову к луне.— Мама. Говорят, особенно тяжкие преступники перед казнью зовут мать, неж­ но, по-сыновьему, любовно. Может быть, и я преступник. И из пещеры, где я спал, кто-то жалобно, как ребенок, вскрикнул. Грудной ребенок!? — Не может быть? Я с ума схожу! Ребенок! Бросился туда по гремящей гальке. Зверек, наверно, хозяин пещерки