Сибирские огни, 1926, № 5 — 6

Наконец, они, видимо, выбились из сил, стали тянуть не сразу все, а по одиночке, рывками, и фургон остановился, колеса откатились немного на зад и вскочили в борозду. Один бык из передней пары упал. Серб завизжал. Из его искривленно­ го рта шла желто-белая пена бешенства и отчаяния. Он обошел быков, повертел в руках сыромятной, со свинцом на пяти хвостах плеткой, хлестнул упавшего и потом— я не могу вспомнить без со ­ дрогания— со звериным повизгиванием и короткими стонами, со скошенными черными глазами, с пеной у раскрытой пасти, втянул голову в плечи, прыгнул, как громадная обезьяна, на быков и стал грязными, длинными ногтями рвать кроткие синие глаза животных. Серб бегал от одного к другому, рывками хватая за веки, и быки, зажа­ тые ярмом, только жмурились и тихонько вертели головами. По утреннему влажному воздуху болота пронеслось: — Будьте прокляты все! Все! Все! Будьте прокляты! Кто и где крикнул— не знаю. Голос человеческий, но глухой, искажен ный отчаянием и слезами. — Будьте прокляты! Все! Черными комьями спутавшиеся в непосильных напряжениях бились люди и животные. Серб в исступлении рвал глаза животным. Перебравшаяся часть отряда уходила дальше... Во мне давно угасли все человеческие чувства—я стал зверем, осво божденным от ненужного теперь рассудка. Я спокойно переступил бы через труп убитого друга, принял бы, как должное, если бы дочери моего спутни­ ка— эти светленькие полевые незабудки— умерли бы на глазах от голода, не испугался, если бы заметил, что с соседнего холма в мой опустошенный череп целится красный воин, но вот здесь... Не чувство сострадания и не желание защитить животных— это мне тогда не было понятно,— а какая-то горячая волна поднялась из глубины меня, хлестнула кровью в лицо, и я, как бешеная собака, перебежал короткое рас­ стояние по болоту, прыгнул к сербу, схватил сзади за горло и стал душить— он упал навзничь. На нем, на нем одном, на этой зверской харе, цепких грязных лапах на этом ничтожном холопе самого ничтожного в мире человека—Бакича сосредоточилась моя ненависть. Я, хотя и обессиленный голодом, задушил бы его в припадке и нисколько не раскаялся бы— мне нужно было, всему моему существу, вылить перепол­ нявшую меня ненависть. Жена фельдшера подбежала ко мне и слабыми рука­ ми схватила за плечи. Будь это мужчина, я, наверно, бросил бы его в грязь, но счастье серба, что это была женщина. — Стойте! Я за всех— и за вас, и за него, и за быков! Я встал и мутными еще от злобы глазами прочел в ее темных зрач­ ках одну нашу судьбу, прочел разом всю. — Гадина! (Какое же еще другое могло быть обращение к нему?). Га дина! Сбрось кладь и тащи на себе! С конца болота я некоторое время следил, как он таскал па себе по топкой грязи тяжелые мешки. Как вечный страж болота, на щебне стоял с искривленным стволом без­ листый караган. Проходя мимо, я уловил ухом, как стальные, иглистые ьетви резали ветер, за ночь усилившийся и перешедший в ураган.