Сибирские огни, 1926, № 4

Зеленая топь. Ник. Дубняк. I. Сенокос в это т год неудачливым вышел для Ваньки. Нанял Дормидон поденщиц, а дочь свою Маньку дома оставил. И от этого на сердце у Маньки и у Ваньки боль. С весны закрутилась любовь м,ежду ними, а тут—на вот!— С понедельника и до самой середы уедет Ванька на остров и не придется по­ петь с ним средь трав душистых вечерами проголосных песен... Комары? Ну, да комары стариков шкалят, молодым они нипочем. Хлопнул, его и нет, а девка рада, что парень, вроде, защиту за нее держит. Конечно, после кос да вил, да граблей ноют руки и гудом гудят бока. Но дни молодые—летучие, ловить их, пить досыта, пить—спелую кровь горячить, а напился— старость пришла—• ложись помирай, не жалобись... Вечером сошлись на пригорке, над рекой, у сучкастой таловой каряги. — На цельну недельку, Вань?.. — На цельну... — И чего это отцу попритчилось? Ух, хорошо бы вместях!.. Любо!.. Под бугром невдалеке—костер, и оттуда доносятся голоса караульщиков: — Митько-о!.. Брось ему в яму-ту пень... Встанет, неровно убегит враз... — Не убегит... Сопрел весь... Во-онь... — Николушку стерегут,—говорит Манька. — Скоро и тебе очередь... — Скоро,— кивает головой Ванька и долго молчит. Манька жмется к нему и ласково заглядывает в глаза, стараясь угадать его мысли. — Отец твой на меня коситься стал,—кривится в насмешке Ванька:—ты, говорит, в кулаки меня предназначил. А разве не правда, что кулак он? Да и Ять это т тоже!.. Нашумел, а толку нет. Уехал и будто в воду канул. Ты не боишься отца, Мань?.. — С тобой нет... А подумаю... Нет, лучше не говори ты про него. Осенью, Вань, правда?—потянулась к нему губами. — Хорошо кабы так. Только не верю я. Чувствую—упрется... Темная кромка ресниц дрогнула и при свете месяца засеребрилась слезой. Манька приходилась Дормидону единственной дочерью, а Ванька, так- себе, батрачил. Был Ванька на селе человек новый, звали его мужики «ком- еолом», и Дормидон—хозяин для него—по всему комсомольскому обыку был