Сибирские огни, 1926, № 4
— Дремал немного, а потом думал о водопроводе,—Игнатий Гаврило вич оживился еще больше. — Знаешь, какая штука. Село Ручейки и скотину поит и само пьет из какой-то гнилой ямы. Но, если расчистить источник в Холмщинах,— я думаю, вздор, что его завалило совсем— то можно пустить воду до прудочка, где мельница, прямо выложенным камнем, скатом. Из прудочка, там почва глини стая, вода итти должна по трубам, напор поднимет до двух саженей. Выйдет прямо на площадь в Ручейки. Необходимо будет устроить и в Холмищах отвод ный бассейн для скотины и кран для людей. Завтра же вечером, или в перерыв пленума буду говорить с инженером. Крестьяне, наверное, помогут и деньгами и работой... Еще думало страховом деле. У нас много ляпсусов по этой части. Необходимо изучить прежнее земское страхование; взять оттуда, что пригод но. Еще думал о том, что читал о самоуправлении и налоговом аппарате во Франции и в Англии. Многие свои соображения я хочу послать в Институт Со ветского Строительства. О старике Лебедеве думал— хороший старик. — Теперь послушай, что я делала... В том месте, где Нинель рассказала, как ее мать считает службу зятя ничтожной, умаляющей его достоинство, Игнатий Гаврилович громко, весело расхохотался. — А я так рад своей службе. Она так много мне дает. И тут же нахмурился. — А с Наташей и с прочей детворой, это— чорт знает что. Ах, негодяй! Он сорвал нам дело пионерства по крайней мере на год. Вот кому бы с наслаж дением всадил своей рукой пулю в затылок. Я сам с’езжу к заведующей шко лой, где учится Наташа. К ней надо особенно бережно отнестись. Вопрос под нять надо в губоно. Я бьи ничего против не имел, если бы Наташа у нас жила. Ты непременно должна с ней видеться. — Это—да. Но с матерью кончено раз и навсегда. Я так рада своему ре шению. Как от болезни освободилась... Ай! Много тратим сил напрасно! Сквозь неплотно затянутые окна вошел и стал, набираясь сил, палево золотистый рассвет. Начиналось уличное движение, грохотали деревенские телеги, воробьи уже заливались п^д окнами, петухи орали радостно-удивленно. — Остальное доскажу завтра... Что мы делаем, Гнатка. Отчего не спим? Я то— ничего; днем вместе с Кимкой высплюсь, а ты? Пленум, ведь. О... о. — А я привык. Наверстаем. Верно?. — Верно... Вот что. Все, конечно, пустяки, все— не особенно важно. Но одно, одно меня очень трогает, нет, хуже... убивает. х — Что же именно? — Что и мать и Петунин хоть отчасти, но правы в одном вопросе... Много у нас еще гнили. Даже в партии. Гнат, а? Мало общей работы, связи. Вот в Холмищах, где же была ячейка? Чего смотрел комсомол? Игнатий Гаврилович собрал волосы с одного виска, с другого, стиснул крепко на темени, выпустил. Нина влипла в его губы продолжительным, давя щим поцелуем. — Гнатка! Если бы ты не закрутил хохол, если бы не закрутил, я не знаю, что бы со мной и было. — А все-таки? — Я бы села... и умерла. — По-моему, надобности в этом пока нет. Видишь ли, жизнь идет ги гантски вперед, также гигантски нужно приспосабливаться и нам. Нужна гиб кость, нужна твердость, буднишняя твердость, на каждый день. Не все на это
Made with FlippingBook
RkJQdWJsaXNoZXIy MTY3OTQ2