Сибирские огни, 1926, № 4

— Товарищ Чернышев, нельзя воровать чужие мысли и чувства. Это я, я, Нинель, стала понимать всех крошек, стала их любить... Раньше я часто проходила мимо детей, не обращая на них никакого внимания, даже не взгля­ нув, а теперь... совсем другое. Я им стада так близка, близка... И женщинам— матерям— тоже. — Вот и хорошо... Значит, больше детей тебе не надо. Все—твои. Нинель протянула в нос, лукаво: — Нет... как тебе ска з а т ь с я бы потом хотела еще девчонку, такую... такую, чтобы тонкий нос и серые большие глаза и волосы* фыр-фыр—чубом во все стороны. Пока мать меняла и кормила Кимку, Игнатий Гаврилович, вскочив с по­ стели, сидел около них длинный, смешной, в одной короткой рубашке. — Ложись. Ты хочешь спать... тебе надо отдохнуть... — Ничего. Мне нравится смотреть.Что-то в этой картине есть... ну, как тебе сказать , чтобы не очень красноречиво звучало, ну... что-то мировое, что весь мир движет. Улеглись на своих кроватях порознь, но, откидывая одеяло, Нинель, смеясь, сказала: — Гнатка, теперь ты иди ко мне в гости. То я к тебе приходила и тебя целовала, а теперь ты приди. — Гмм... мы это можем... — А теперь расскажи мне, что было, как ездил. Правда, ведь, спать не хочетсяР Игнатий Гаврилович начал. Когда дошло дело до выстрела Петунина, Нина выскользнула из об’ятий мужа, приподнялась на локте. — Но ведь он мог тебя убить? — Понятно... Мог убить. Нинель налегла грудью на грудь мужа, обняла его до боли: — Тогда... я не знаю, что было бы со мной тогда... Я бы с ума сошла. — Полно говорить глупости. Такая любовь нам не нужна. Такая— вредна нам... — Хорошо. Знаю... нарочно... — Нинелька, а если бы я полюбил другую, тогда что? — Постаралась бы тебя уверить, что ты ошибаешься.. Ну, а если бы действительно... Мещаниться во всяком бы случае не стала. Много еще и за вы­ четом любви хорошего остается. Постаралась бы так расстаться, заставила бы себя так расстаться, чтобы все, все наше хорошее осталось целым, неза­ пачканным. Это, конечно, трудно было бы. А ты разве собираешься кого-ни­ будь полюбить? — Нет... но мог изменить тебе в физическом смысле... — Гнатка, этого не надо. — Я великолепно понял, что не надо. Я, брат, такой урок получил. Только ты не спрашивай. И так вдруг понял слова Ильича, которые он говорил Кларе. Удивительно, как во всем, в самом насущном, он оставил нам самое насущное. — Товарищ Чернышев, вы открываете удивительно новые оригинальные истины! Честь вашему уму. А скажи, тебе жаль Петунина? . — Мм... нет. Когда я вполне уверился в его виновности, очень тяжело было за товарищей, за партию, а жалко— нет. Я ехал, о нем и не думал. Смот­ рел только изредка, удобно ли ему. — А о чем ты думал?