Сибирские огни, 1926, № 4

ПОЛДЕНЬ — Книгу по финотделу. Ключи от стола. Так... Можно их и не швырять. А теперь квитанционную книгу. Так. Игнатий Гаврилович поставил лампу так, как любил, раскрыл книга, достал из портфеля документы, записки. Петунин курил, усмехался: «Вот оно... Пришло то, что как черной тучей закрывало его жизнь, что стояло пе­ ред ним ночь и день. Все сорвалось, летит в провал. Перед глазами, как листья в бурю, вертятся воспоминания, соображения, люди, события... Выхода нет. Тайный, неумолчно больной нарыв. Ни загулять, ни запить его нельзя было. Прорвался, но не легче от этого... А кто виноват? Только не он, не Андрей Саввич. Виноваты все кругом, а больше всех этот ненавистный человек с рыбьими глазами, с холодным, как камень ночью, замкнутым лицом. «Читает... морщит брови, задается. А что? Лучше что. ли других? Лучше меня?». Игнатий Гаврилович кончил, подозвал Онисимова. — Эти две книги сейчас же опечатаете; я возьму их с собой для переда­ чи губпрокурору. Онисимов зажег свечу, опечатал книги. Игнатий Гаврилович взял их, положил в свой всеоб’емлющий портфель, потянулся. — Вы мне больше не нужны, товарищ Онисимов. Ехать надо. Скажите сторожу, чтобы велел автомобилю сюда под’ехать. Протопали ноги уходящих. Игнатий Гаврилович сел в кресло, полу­ закрыл глаза. «Какой длинный нынче день... Рано еще. И десяти нет... А спать уже хочется. Странно...». Резкий, злобный голос прозвучал над его ухом : — «Что же ты молчишь, сидишь? Арестовывать меня что ли будешь?». Сон качнулся, отлетел; черты лица распустившиеся, размякшие собра­ лись, стянулись под тугой печатью неумолимости; глаза взглянули равнодуш- но-спокойно. — Это сделает, вероятно, прокурорский надзор. Я только нёмедленно снимаю тебя с работы. Ты больше не предволиспожома. Завтра передашь все ;ела заму. — Ты? Меня?.. Без разрешения укома. Не жирно ли? — Я имею на это право по конституции. Петунин прошелся раза два по узкой, сплошь заставленной шкапами, комнате. Больная нога его тягуче заныла. Круто остановился. — Так это-то «спасибо». За кровь... за рану. Кругом все рвут куски, живут, как баре. Все прежнее вернулось, но только для них... А здесь только надрываешься от работы. За все... за все семь лет—что? Квартиры нет... став­ к и никогда не хватает... не спать ночей, из сил выбиваться... — Чувства и мысли обывателя, мещанина... — А коммунист—не человек? Ах ты, комедия. Кто сыт по горло, всегда воришку, что хлеба кусок унес, засудит. Я посмотрел на вас... Дом инвалидов! Товарищи? Да! Когда сок из человека жмете—вы товарищи. Чуть он оступил­ ся, вы— кабаны бешеные. Кумите... винцо. Если коммунист—жизнь должна быть одинаковая со всеми коммунистами... У всех должна быть одинаковая... А вы... Петунин подмигивал, плевал на цол, громко хохотал, откинувшись назад. Игнат#! Гаврилович не отвечал. Что-то вспомнив, он присел к столу и на­ чал рыться в своем портфеле, хмурясь, перебирая; наконец, нашел какую-то бумажку и начал спешно наносить на нее заметки, что-то чертил, высчитывал.