Сибирские огни, 1926, № 4

— Не ори. Сама уйду. Ишь выпятилась. Нечем бы и гордиться. Уж есть что-нибудь за супругом, что его с университетским образованием в уезде гноят, а губисполкомом—мужик неграмотный правит... Что еще? Что еще? Истерику закатить хочешь. Думаешь, тебя боятся? Или мужа твоего? Нет, моя любезная. Не то теперь время. Никто вас не боится. И за Наташу ответите. Есть бог на земле! Ответите. И полюбовавшись еще раз бледным, замершим лицом Нинели, ее стис­ нутыми зубами и веками, опущенными, как в •истомной болезни, Катерина Семеновна вышла. Нинель подавила слезы, посидела несколько минут и по­ шла в кухню. Если бы отец и мать не осыпали Нинель каждую минуту упреками, не ругали бы то, что было для нее дорого и свято, и, вместе с тем, не требовали бы помощи, протекции, ходатайств, Нинель, быть может, и любила бы их немного, жалела бы—наверное. Когда родился Кимка, у нее шевельнулось на мгновение какое-то теплое, особенное чувство к матери... Мать и отец, если бы Нинель испытала бедность и унижение, были бы отчасти удовлетворены и отомщены за комсомол, за уход Нинели из до­ му, з а замужество с коммунистом. Вероятно, попрекая каждым глотком, каждым куском, помогли бьг ей. Но никогда не простили бы... IV. Сквозь зеленый нежный дым еще незапыленных деревьев, насыщенно­ зеленую, мелкую травку, молодую хвою невысокого сосняка (камни шоссе— и те, омытые весенними дождями, казались помолодевшими, лиловели по-но- вому) автомобиль, пыхтя, спотыкаясь и гудя, донес Игнатия Гавриловича до цели поездки, села Холмищи, только в сумерки. Солнца уже не было видно за большой горой, темно ощетинившейся соснами, дышащей свежей смолой; отблески дальней зари огнисто дрожали над прудом и гасли в тумане. Небо- еще светлело, но ровный сумрак, стирающий очертания предметов, ложился на землю. Нежно желтела дорога, квакали лягушки. Исполком оказался запертым. Мимо проходящая женщина охотно со­ общила. — Все на спектакле... в народном дому. И даже квартира ейная на запоре. Аллеей вековых лип, в густой влажной темноте, Игнатий Гаврилович прошел в народный дом, когда-то—при помещиках—игравший роль молоч­ ной избы. Светло было только впереди на сцене; ряд дешевеньких лампочек, с уже закопченными стеклами, большая стоячая лампа у длинного старомод­ ного рояля. В первом ряду драный, крытый когда-то красным бархатом ди­ ванчик бок-о-бок с большим креслом, затянутым поверх продранного соло­ менного сиденья плотной рогожей. Сзади лепились разнокалиберные хромо­ ногие стулья, за ними скамейки. На деревянных бревенчатых стенах белели, блестя, жестяные доски с девизами, кое-где драпировались кусочки побурев­ шего кумача. Шевелились огромные тени. Пахло потом, сапогами, дешевым душистым мылом, от которого першило в носу, свеже нарубленным можже­ вельником и сосной с белым застывшим соком на лохматых ветвях. Сосны и можжевельника прибито везде во множестве. Игнатий Гаврилович вошел в самый оживленный момент. Только что окончилась речь железнодорожника (Холмищи подшефны были городской станции). Вспотев от духоты и напряжения, оратор утирал пот с лица и