Сибирские огни, 1926, № 4

говорите, я совсем не вижу. Наташа может быть вполне членом общества и после этого случая. Что случилось— очень тяжело, но не гибель. Теперь ни­ кто ей не бросит упрека. Пришлите ко мне Наташу, пришлите непременно. Я поговорю с ней. Сама схожу с ней к врачу еще раз. Неужели вы не пони­ маете, какая разница? И когда нам, женщинам, было лучше? — Села на своего конька, поехала. Слава тебе, господи. Да уж, ко ­ нечно. Да уж еще бы... Ваше-то все хорошо. Бесстыдство полное. А душу-то, душу вы ни во что считаете? Как ей жениху сказать будет. Любимому чело­ веку? Вот он где срам-то! — Из школы ее не исключат,—она не виновата. Любящий человек ни­ когда не обратит внимания, пожалеет, что случилась такая беда. — Пожалеет! Вы жалеете. Как мухи осенние жалите. Ну, как же на­ счет пособия: ни откуда ничего получить нельзя? — Думаю, что ни откуда. — А если Игнатию Гавриловичу вступиться? — Он не станет... да и негде. Подумайте сами, где же. Тем более, На­ таша, как я вижу, здорова. Губы Катерины Семеновны побелели. Она встала. Круглые серые глаза словно искры метали. — Для матери, конечно, ничего сделать нельзя. За то, что ростила, кормила, себе в куске отказывала... И, правда, мухи осенние, жалите перед смертью, перед последним издыханьем. Да. Прогнили вы все, насквозь про­ гнили. Каждый день коммунистов расстреливают. Отец-то читает, знает... А за что. За воровство. Растащили Россию. Коммунисты? Уж и коммунисты. Расширились, разносились, «кто я». А кто я? Нет, никто. Место пустое. Сво­ боду дали. Никто вашей свободы не хочет; каждому своя дорога... Я то, дура, пришла— человеческое слово услыхать захотела. Да будь он этот день про­ клят, когда я через этот порог переступила. И у Нинель слова как будто наскакивали одно на другое. — Если... вы... пришли, то... можете и уйти. — A-а, уже выгоняешь. Не гони, матушка. Не знаю еще, под чьим окошком будешь милостыню просить... — Во всяком случае—не под вашим... В спальне закричал Ким. Нина бросилась на его крик. На ее губах го­ рели злые слова. Как жаждущему хочется страстно холодной воды, так хо­ телось ей бросить эти слова в лицо матери, оскорбить ее как можно боль­ ней, схватить за плечи и вытолкнуть на лестницу. И вместе с тем она боя­ лась в эту минуту матери больше, чем даже в детстве... То, чего Нинель опасалась—случилось. Катерина Семеновна вошла в спальню, зловешая, черная, похожая на кошку, готовую бросится. Нинель выпрямилась, прижала к себе Кима, прислонилась к стене. -— Оставьте меня. Что вам. Стыдно... Мне нехорошо так волноваться. (Мне нужно ребенка кормить... — Ага, ребенка. О стыде заговорила, бесстыдница. Он тебе за все з а ­ платит. За мужем смотри, дурье ты полоротое. А то живо на панели будешь. Форс-то слетит. В городе-то уж говорят... Нинель, побледнев, ринулась к матери. — Уходите от нас, уходите!.. Гадкая. Зачем вы ходите меня мучить ? Эти слова и бледность Нины и ее дрожащие пальцы бы™ как будто именно то, чего добивалась Катерина Семеновна, отчего она сразу успокои­ лась.